Кэп Раунтри — старик с виду мрачный, молчаливый. Но это человек такой породы, что если ты попал в беду, то можешь не смотреть, где он, не сбежал ли, — ты всегда твердо знаешь, что он рядом.

Мы не хотели, чтоб кто-то видел, как мы уезжаем, и потому обогнули Мору стороной; так что, если никто не залег на скалистом гребне над самым ранчо, то наш отъезд, скорее всего, прошел незамеченным.

Река Мора пробивается через теснину недалеко от ранчо, а потом спокойно течет по равнине, и нам надо было просто держаться вдоль реки до ее слияния с Койот-Крик, а после сворачивать вверх по Койот-Крик и двигаться через широкую долину Ла Куэва.

Мы объехали спящую деревушку Голондринос (по-испански — «Ласточки», значит; вообще-то там жили люди, но гнездышки свои лепили из глины) и направились к северу; утренний холодок пробирал до костей. Небо было холодное и чистое, оно едва светлело над землей, и в него остро врезались горные хребты. Копыта лошадей раздвигали траву со свистящим шелестом, седла поскрипывали, в деревушке залаяла собака — как будто спрашивала что-то.

Кэп Раунтри горбил спину в своей потертой домотканой куртке; он ни разу не оглянулся посмотреть, едем ли мы следом. Он делал свою долю работы и был уверен, что другие свою тоже сделают.

Мне надо было много о чем подумать, а для раздумий нет лучше времени, чем день в седле. Для Оррина, Тайрела и нашей Ма многое теперь переменится в жизни, и моя голова была забита мыслями об этих переменах.

Этим утром, перед отъездом из дому, я выбрался из-под своего тяжелого лоскутного одеяла (ковбои называют его «зуган») в три часа. Было здорово холодно, можете мне поверить.

Каждый раз, когда вы подумаете, что лето — это теплое время, попробуйте побывать на Юго-Западе, в высоких местах, поближе к горам.

Я скатал постель в дорогу, пошел в кораль и одну за другой выловил лошадей. Они были заиндевевшие, дико посверкивали глазами и имели мрачные предчувствия насчет моих планов — в корале им нравилось больше.

Пока в доме зажегся свет, я успел вывести лошадей, кинуть на них вьючные седла и привязать к ограде кораля. Потом сел на своего аппалузу, чтоб слегка его промять и выбить дурь. Когда ему надоело вскидывать зад и становиться на дыбы, Кэп уже был тут как тут.

Дверь открылась, бросив на двор прямоугольник света. Это выглянула Друсилла, жена Тайрела.

— Идите в дом, поешьте, — сказала она.

Слаще слов я в жизни не слышал.

Мы с Кэпом вынырнули из темноты — в теплых куртках, с револьверами на поясе. Повесили шляпы на колышки, помыли руки в тазу. У Кэпа взгляд был такой, что молоко бы скисло.

За столом сидел Тайрел, свежевыбритый, аккуратный — дальше некуда. Не знаю уж, когда он нашел время, но я решил, что у такого как он человека это просто привычкой становится — являться к завтраку свежевыбритым. Сдается, если я когда соберусь жить с женщиной, то мне придется здорово поработать над своими манерами.

Мне в жизни мало довелось повидать женщин, и я чувствовал себя не в своей тарелке, когда они крутились рядом. Но я видел и преимущества. Все ж таки как-то на душе уютнее, когда слышишь ее легкие шаги, побрякивание тарелок у нее в руках, когда видишь, какая она красивая.