Леди Маргарет побледнела от гнева, а мне захотелось дернуть мать за рукав и напомнить ей, что пора бы прекратить мучить эту жестокую особу. Она и так вывела леди Маргарет из себя одним лишь упоминанием о принце Йоркском. К сожалению, при дворе Тюдоров мы пока что являлись всего лишь просителями, и не было ни смысла, ни тем более выгоды в том, чтобы доводить мою будущую свекровь до белого каления.

— Мне нет нужды объяснять вам, кто именно является предками моего сына; вы лишь благодаря нам были восстановлены в правах королевской вдовы и вновь обрели прежний титул, иначе вы бы так и остались тем, кем вас назвал парламент: прелюбодейкой. — Леди Маргарет и не думала отступать. — Что ж, о приготовлениях к свадьбе я вам уже сообщила, так что не стану вас больше задерживать.

Моя мать, продолжая стоять с высоко поднятой головой, улыбнулась в ответ и сказала с поистине королевским достоинством:

— Очень вам благодарна.

— Мой сын хотел бы увидеться с принцессой Элизабет наедине, — поспешно сказала леди Маргарет и кивнула пажу: — Проводи принцессу в личные покои короля.

Выбора у меня не было. Пришлось идти по бесконечной анфиладе залов и коридоров в королевские покои. Рядом с ними находились и покои королевы-матери. У меня сложилось ощущение, что эти двое — сын и мать — всегда располагаются чуть ли не в смежных комнатах, точно супруги. Король сидел за столом, который я сразу узнала: в последнее время этим столом всегда пользовался мой любимый Ричард, но вообще-то стол был сделан для моего отца, короля Эдуарда, как и рабочее кресло. Было как-то странно видеть Генриха сидящим на этом кресле и за этим столом, где до него подписывали документы два брата-короля, Эдуард и Ричард. Однако он держался вполне уверенно, по-королевски, и мне пришлось вспомнить, что он — действительно наш новый король, и вскоре его бледное, вечно встревоженное лицо будет выгравировано на новеньких английских монетах.

Генрих что-то диктовал своему клерку; у того на шее болталась чернильница, и одно заточенное перо он держал в руке, а второе засунул за ухо. Увидев меня, король широко и приветливо улыбнулся и одним взмахом руки отослал клерка прочь. Стражники тут же закрыли за ним дверь, и мы остались одни.

— Ну что? Наверняка наши матери шипят, точно кошки на крыше амбара? — усмехнулся Генрих. — Особой любви они друг к другу никогда не испытывали, верно?

И я, вдруг почувствовав в нем союзника, испытала такое облегчение, что чуть не ответила взаимностью на его теплоту, но потом взяла себя в руки и холодно сказала:

— Твоя мать, как обычно, всем распорядилась сама.

Веселая улыбка моментально исчезла с его лица. Он всегда хмурился при малейшем намеке на критику в ее адрес.

— Ты должна понять: она ждала этого момента всю жизнь.

— Не сомневаюсь. И нам, и всем остальным это прекрасно известно. Она же только об этом и говорит.

— И я ей всем обязан. — Теперь тон у него стал ледяным. — И не желаю слышать о ней ни одного дурного слова.

Я кивнула.

— И это я тоже знаю. Она и об этом всех оповестила.

Генрих встал, обогнул стол и подошел ко мне вплотную.