– А человек она все-таки была хороший, честный. Да, честный. Правду-матку всю жизнь в глаза резала, что надо и что не надо. Кому от ее правды легче было? И меня всю жизнь куском попрекала, – отозвалась Галка. – Вот я в пятнадцать лет и работать пошла, чтобы на ее харчах не сидеть. И за Вовку в семнадцать выскочила, только чтобы от нее, от родимой, сбежать. А попала из огня да в полымя. – Она усмехнулась. – Из одного болота в другое. Ни года ведь передыха в моей жизни не было. Да что там года – ни месяца. А дней – по пальцам пересчитать. Море видела один раз в жизни. Пальто один раз в ателье пошила. Маникюр в парикмахерской один раз в жизни сделала – перед своим пятидесятилетием, девчонки с работы заставили. Все по одному разу в моей жизни. В ресторане один раз была – у тебя, Жанка, на дне рождения. За шестьдесят лет. Разве это много? Всего хорошего по одному разу. И это за всю мою долбаную жизнь.

Таня и Жанночка молчали. Конечно, Галка была самой несчастной из них – никто не спорил. У Тани был неплохой муж, инженер, заботливый, тихий, непьющий. В жизни дурного слова не сказал, голоса не повысил. Так бы и жили не тужили, до старости проколупались бы, внуков от дочки Иришки растили, цветочки и укроп на своих шести сотках в Полушкине сажали. А не вышло. Не «склалось», как говорит Иришка. Ни внуки, ни шесть соток, ни тридцать прожитых неплохо лет его не остановили.

В шестьдесят вышел на пенсию и на банкете в честь этого события в кафе «Фиалка» за щедро накрытым столом, выпив пару рюмок водки для храбрости – был слабоват духом, встал и при всех объявил, что уходит от законной жены Титовой Татьяны Андреевны. Уходит с чистой совестью и с чувством до краев выполненного долга – дочь выучил, замуж отдал, свадьбу справил, участок дачный получил, садовый домик шесть на восемь поставил, в квартире ремонт сделал – обои, плитка, кухня новая, в розовый цветочек. А теперь, друзья и коллеги дорогие, он, Титов Юрий Павлович, хочет пожить своей жизнью, то есть для себя. А эта своя жизнь у него, представьте, имеется. Без малого пятнадцать лет. В лице гражданской жены Нины Ивановны тридцати пяти лет (бывшей сотрудницы НИИ Легпищемаш) и шестилетнего сына Николаши, наследника фамилии, между прочим. Таня тогда зашлась в страшном удушливом кашле, зашаталась, и ей показалось, что высокий, украшенный цветными воздушными шариками потолок сейчас обрушится на нее. За столом все удрученно молчали.

– Дурак, – сказал кто-то.

Таню вывели в коридор и усадили на банкетку. Гости по-тихому, как мыши, стали расползаться. Не у всех хватило мужества подойти к Тане и сказать какие-то слова. Кто-то, правда, подошел, попытался ободрить ее, но помнила она все плохо. Перед глазами стояла мутная, плотная пелена. Потом она отключилась и немного пришла в себя только дома, куда ее отвезли Ириша с зятем Валерой.

– Жизнь продолжается, мама, – твердила дочь.

Потом, когда прошло немного времени и Таня была уже в силах что-то осознавать и понимать, она думала, что, в сущности, жизнь с мужем она провела скучную, тягучую, блеклую, без всплесков и страстей, как все считали, благополучную. Любила ли она его? «Нет», – ответила она себе. Конечно же нет. Так, привыкла, благодарность была какая-то, непонятно за что. Разве такую жизнь она себе намечтала когда-то? Но гнала, всю жизнь гнала от себя эти бередящие душу мысли. Теперь особенно было жаль безвозвратно ушедших дней, однообразных, серых, бесконечно скучных. Господи, лучшие годы! Ей было не жаль