Мой сородич, имя моего рода и твоего, достойно соединившиеся в твоем лице, отныне пребывают с тобой!

января 3-го, 1907

Моя дорогая тетушка Джанет,

я знаю, ты будешь очень рада услышать о большом состоянии, которое перешло ко мне согласно завещанию дяди Роджера. Вероятно, сэр Колин напишет тебе, ведь он один из душеприказчиков, и тебе тоже оставлено наследство, поэтому я не буду лишать его удовольствия самому сообщить тебе об этом. К сожалению, я не вправе пока говорить подробно о наследстве, оставленном мне, но хочу, чтобы ты знала, что, в худшем случае, я должен получить состояние, во много раз превышающее то, на которое мог бы рассчитывать, полагаясь на счастливый случай. Как только смогу покинуть Лондон — где, разумеется, мне надо оставаться, пока все устроится, — приеду в Крум повидать тебя и надеюсь, тогда расскажу тебе достаточно, так что ты поймешь, какая необыкновенная перемена вошла в мою жизнь. Это даже невозможно вообразить, в сказках «Тысячи и одной ночи» нет ничего подобного. Однако с подробностями необходимо повременить: я торжественно пообещал пока сохранить их в секрете. И тебе тоже придется дать такое обещание. Ты же не против, дорогая, нет? А сейчас я только хочу сообщить тебе о моем наследстве и о том, что собираюсь какое-то время пожить в замке Виссарион. Поедешь со мной, тетя Джанет? Мы еще поговорим об этом, когда я появлюсь в Круме; но мне хочется, чтобы ты подумала над моим предложением.

Любящий тебя

Руперт

января 4-го, 1907

Жизнь так бурлит вокруг меня, что не остается времени подумать. Однако произошло нечто столь важное, в столь значительной мере переменившее мой взгляд на вещи, что, наверное, не помешало бы сделать об этом некоторые записи. Возможно, когда-нибудь мне захочется припомнить какие-то подробности — может быть, последовательность событий или что-то подобное, — и эти записи мне пригодятся. Должно быть так, если есть на свете справедливость, потому что ужасно трудная задача сидеть и писать, когда у меня теперь столько забот. Тетя Джанет, я думаю, сохранит в неприкосновенности эти записи для меня, как всегда делала с моими дневниками и бумагами. Это одно из многих достоинств тети Джанет: она не любопытна, или у нее есть другие свойства, удерживающие ее от желания совать нос в чужие дела, как то присуще женщинам. Похоже, за всю жизнь она даже не приоткрыла ни один из моих дневников. Она бы не сделала этого без моего позволения. Вот почему и этот дневник в свое время попадет к ней на хранение.

Вчера вечером я обедал с мистером Трентом, как он того пожелал. Обед проходил в его личных комнатах. За обедом посылали в гостиницу. Он не хотел присутствия официантов и распорядился, чтобы все блюда доставили сразу, и мы сами себя обслуживали. Поскольку мы были совсем одни, мы могли свободно высказываться и обсудили за обедом много вопросов. Он начал с того, что рассказал мне о дяде Роджере. Меня это порадовало, потому что я, конечно же, хотел знать о дяде все, что можно, ведь я фактически не встречался с ним. Разумеется, когда я был маленьким ребенком, он часто гостил в нашем доме, ведь он очень любил мою мать, а она — его. Но, наверное, маленький мальчик его раздражал. Когда же я пошел в школу, он уехал на Восток. А потом моя бедная мать умерла — когда он жил в Синегории, — и больше я его уже не видел. Когда я написал ему о тете Джанет, он ответил мне очень любезно, но обсуждал вопрос с такой скрупулезностью, что напугал меня. После этого я убежал и постоянно скитался; поэтому у нас не было случая встретиться. Но то его письмо открыло мне глаза. Подумать только — он следил за моими странствиями по свету и ждал момента, чтобы протянуть мне руку помощи, если бы она мне понадобилась. Знал бы я об этом раньше или хотя бы догадывался, какой он был человек и как он беспокоился обо мне, я бы навестил его, даже если бы мне пришлось пересечь половину земного шара, чтобы попасть в Англию. Ну, все, что я теперь могу сделать, так это исполнить его пожелания — во искупление моего невнимания к нему. Он точно знал, чего хотел, и надеюсь, придет время, когда я тоже все узнаю и разберусь во всем.