Лидочка пожала плечами.

Она этого не знала.

— У нее однокомнатная квартира. Хороший дом, между сталинским и хрущевским, еще кирпичный, и кухня восемь метров, но одна комната… Прости, куда-то язык мой меня увел…

Соня высморкалась и допила кофе.

— Еще сделаешь? А то у моего организма странная особенность — как только случается несчастье, мне сразу хочется спать. Представляешь!

За второй чашкой Соня снова рассказала, как она вошла в комнату и увидела Алену на диване, рука свесилась… Она, видно, хотела набрать номер, но не успела — и умерла.

— Умерла… я никогда не привыкну к этому слову.

Лидочка молчала — Соне лучше было выплакаться.

Неожиданно Соня переменила тему:

— А как он смел так со мной разговаривать? Представляешь — они приехали, я чуть живая, вот-вот в обморок грохнусь. А он со мной разговаривает, будто я Алену зарезала. Ты понимаешь?

Лидочка поняла, что, вернее всего, эти обвинения направлены в адрес ее милицейского приятеля Шустова.

— У него такая работа — подозревать, — сказала Лидочка. — В принципе, они обыкновенные люди.

— Послушала бы тебя Татьяна, — усмехнулась Сонечка, — для нее любой мент или гэбист — преступники. А для них — мы преступники. У нас полдержавы сегодня преступники, а полдержавы — завтра. Чудо из чудес! Впрочем, этот лейтенант мог бы сначала поговорить, а потом допрашивать.

— Он тебя там допрашивал?

— Фактически допрашивал. Словно он инквизитор, а я — Джордано Бруно или Галилей. Отвратительное чувство.

— Так о чем он спрашивал?

— Сначала накинулся на меня, почему я ее трогала? Ну я ему постаралась объяснить, что я была в истерике, что я сначала вызвала «Скорую», а потом мне показалось, что Аленка еще оживет, — ну как ему объяснить, что я не очень соображала? Мне все казалось, что она еще оживет, что она в шоке! Я ее попыталась раздеть, потом одеялом накрыла, чтобы ей теплее было. Ну неужели это не понятно?

— По инструкции, наверно, нельзя мертвых трогать, — сказала Лидочка.

— Какая, к черту, инструкция, когда передо мной моя лучшая подруга и я не могу поверить, что ее нет! Я же ее звала, я ей искусственное дыхание хотела сделать — ты скажешь, что я дура? Я не дура — у меня нет ближе человека, это все равно что половина меня самой умерла.

Лидочка понимала Соню — и ее ужас в полутемной квартире, и дикую нелепую надежду на чудо, и одиночество, и даже страх перед тем, что еще вчера было близким ей человеком.

— А когда она умерла? — спросила Лидочка.

— Ой, они при мне не говорили. Там приехал еще один, осматривал — я их не знаю. Я ушла, как разрешили, а они — не задерживали. Сказали, потом вызовут. Я знаешь что думаю — я думаю, что она долго не спала и переживала. И наконец решилась. Решилась — ночью. Ночью всегда делаются самые темные дела, правда? Мы с тобой спали, а она глотала эти чертовы таблетки и запивала их — меня бы сразу вырвало, мой организм бы сопротивлялся. А она, наверное, хотела умереть…

Соня допила кофе, отставила чашку и вдруг зарыдала. Сквозь рыдания прорывались слова:

— Ну как же так… ну зачем я уехала? Если бы я рядом была, она бы осталась жить… я убью его!