— Как же я не подумала! Конечно, что-то могло сохраниться и без шкатулки.

— Впрочем, — Татьяна Иосифовна склонила крупную птичью голову, посаженную на моржовое тело, — я могла и видеть шкатулку, но не обратить внимания… В каком году, вы говорите, она была передана моей маме?

— В тридцать восьмом.

— За три года до ареста мамы.

— И вам уже было… — Лидочка запнулась.

— Мне было восемь.

— Но, может, Маргарита хранила шкатулку в другом месте?

— Где? — вскинулась Татьяна.

— На даче?

— У нас тогда была государственная дача. Мама никогда не хранила там ценных вещей. Садовый участок она купила уже в конце пятидесятых.

— Но у родственников…

И тут Лидочка обратила внимание на то, что Соня подмигивает ей. Она даже не поверила сначала своим глазам. Что хочет сказать Соня?

— У нас было мало родственников, и никто не пережил этой кровавой бойни, — заявила Татьяна Иосифовна, подводя итог разговору. — Но я допускаю, что мама могла куда-то спрятать вашу коробку. И затем скрыть от меня сам факт обладания ею. Допускаю… Она не хотела, чтобы я знала то, о чем лучше не знать. Лишнее знание в те годы — лишний риск. Лишний шанс погибнуть. Она и без того меня не уберегла.

— А что она могла поделать? — вмешалась Соня.

— Не мне сейчас судить маму, — ответила Татьяна Иосифовна, и стало понятно, что она давно уже ее осудила.

— Если бы я за мою мамочку взялась, — вздохнула Соня, — на ней бы живого места не осталось. Я уж не говорю о моем родителе. Но у них была своя жизнь, Татьяна Иосифовна. А то тут недолго и вас осудить.

— Это не входит в твою компетенцию, — холодно оборвала ее Татьяна Иосифовна. — Когда у тебя будут собственные дети, тогда мы посмотрим, как ты будешь себя вести. — Сказав так, Татьяна взяла кастрюлю и выскребла из нее на свою тарелку остатки картошки. Потом полила ее соусом с пустой уже сковородки.

— Не исключено, что у Маргариты были драгоценности. Аленка как-то вспоминала, что у бабушки было кольцо с изумрудом.

— Чепуха, — заявила Татьяна. — Маргарита была бессребреницей. Это было ленинское поколение революционеров, которые не думали о выгоде для себя. Вы путаете ранних идеалистов и хапуг тридцатых и сороковых годов.

Татьяна Иосифовна бросила на тарелку кусок хлеба и, насадив его на вилку, стала возить по донышку, чтобы собрать самое вкусное.

— Я думаю, что никогда не избавлюсь от чувства голода, — сказала она, почувствовав взгляд Лидочки.

— Я вас так понимаю, — вдруг поддержала старуху Соня. — Я ночью встаю, иду на кухню, открываю холодильник, достаю кусок колбасы и жую, представляете?

«Интересно, почему Соня подмигивала мне? Имело ли это отношение к шкатулке? Но есть возможность проверить…»

Татьяна выскребла тарелку и спросила:

— А что у нас с кофе, девочки? — Она явно подобрела.

— Я сейчас принесу чайник, — сказала Лидочка.

— Ты, по-моему, хозяйственная, — решила Соня. — А я в чужих домах совершенно не ориентируюсь.

Лидочка не поняла, хвалят ее или осуждают.

— Ну, где же наш торт? — капризно спросила Татьяна. Лидочка принесла из кухни чайник, затем поднос с чашками и торт. И, садясь вновь за стол, как бы невзначай заметила: