Кольхаун увидел, что прием его неудачен, и решил ударить по другим струнам.

— Да, это так! — ответил он с усмешкой. — Ну что же, если я не властен над твоим сердцем, то все же твое счастье в моих руках. Я знаю этого ничтожного негодяя, который заставил тебя отказать…

— О ком ты говоришь?

— Ты не догадываешься?

— Нет. Быть может, ты себя называешь ничтожным негодяем? Тогда я вполне с тобой согласна.

— Пусть так, — ответил капитан, побагровев от ярости, но все же еще сдерживая себя. — И поскольку ты считаешь меня таким ничтожеством, то вряд ли я пострадаю в твоих глазах, если расскажу, что хочу с тобой сделать.

— Сделать со мной? Ты слишком самоуверен, Кассий. Ты разговариваешь так, точно я твоя раба. К счастью, это не так.

Кольхаун, струсив под ее негодующим взглядом, промолчал.

— Интересно услышать, — продолжала она, — что это ты собираешься сделать со мной.

— Я тебе скажу.

— Ты меня хочешь пустить на все четыре стороны в прерию или же запереть в монастырь? Быть может, в тюрьму?

— Последнее, наверно, тебе бы пришлось больше всего по душе — в том случае, конечно, если бы ты была заключена в приятной компании с…

— Ну, говори же, пожалуйста, какая меня ждет судьба. Я сгораю от нетерпения, — сказала Луиза с насмешкой в голосе.

— Не торопись. Первое действие ты увидишь завтра.

— Так скоро? А где, можно ли узнать?

— В суде.

— Каким образом?

— Очень просто: ты будешь стоять пред лицом судьи и двенадцати присяжных.

— Вы довольны своим остроумием, капитан Кольхаун? Но я должна тебе сказать, что мне не нравятся твои шутки.

— Какие шутки? На завтра назначено судебное разбирательство. Мистер Морис Джеральд, или же Мак-Свини, или же О’Гогерни — как бы его ни звали, — будет стоять перед судом, обвиняемый в убийстве твоего брата.

— Это ложь! Морис Джеральд не мог…

— Не мог совершить это преступление? Это еще надо проверить. Его виновность будет доказана, я нисколько не сомневаюсь. И самые веские улики против него мы услышим из твоих же уст.

Точно испуганная газель, смотрела креолка на собеседника широко раскрытыми, полными недоумения и тревоги глазами.

Прошло несколько секунд, прежде чем Луиза была в состоянии говорить. Она молчала от внезапно нахлынувших сомнений, подозрений, страхов.

— Я не понимаю, что ты хочешь сказать, — наконец произнесла она. — Ты говоришь, что меня вызовут в суд. Для чего? Хоть я и сестра убитого, но я ничего не знаю и не могу ничего прибавить к тому, о чем все говорят.

— Так ли? Ты ведь можешь сказать гораздо больше других. Никто, например, не знает о том свидании в саду, которое было у тебя с Джеральдом именно в ту ночь. И никто не знает лучше тебя, что произошло во время этого тайного свидания: как Генри вмешался в это дело, как он был вне себя от возмущения при мысли о позоре, который ложится тенью не только на сестру, но и на всю семью, как, наконец, он грозил убить этого человека и как в этом ему помешало заступничество женщины, так бесстыдно обманутой. Никому также не известно, что произошло дальше: как Генри, точно дурак, побежал за этим негодяем и с какими намерениями. Кроме этих двух, было еще только два человека, которым пришлось быть свидетелями их расставания.