Их черные тени снова и снова появлялись на пути раненого. Казалось, это реяла сама смерть.

Вокруг была полная тишина.

Коршуны летали бесшумно — даже предвкушая добычу, не оглашали воздух криками. Палящее солнце угомонило кузнечиков и лягушек, серебристая ящерица дремала под камнем.

Единственными звуками, которые нарушали тишину молчаливого леса, был шорох одежды страдальца, цеплявшейся за колючие растения, и изредка его крик, напрасно взывающий о помощи.

Шипы кактуса и агавы изранили ему лицо и руки, и кровь текла, смешиваясь с потом.

В полном изнеможении раненый упал ничком на землю, не веря больше в возможность спастись.

Но совершенно неожиданно в этом-то и оказалось его спасение. Лежа, припав ухом к земле, он услыхал слабый, едва различимый звук. Это был именно тот звук, которого он так напряженно ждал. Это было журчанье воды.

С торжествующим возгласом человек встал, оперся на костыль и с новым приливом сил двинулся в путь. Казалось, что даже больная нога стала ему лучше служить.

Любовь к жизни одержала верх. Через десять минут раненый уже лежал, растянувшись на траве около хрустального ручья, недоумевая, как это простая жажда могла причинить ему такие страшные мучения.

Заглянем в хижину мустангера. Его верный слуга Фелим сидит верхом на стуле посередине комнаты. Вытянувшись на шкуре, перед очагом лежит его пес.

Дверь, обитая шкурой мустанга, по-прежнему висит на своих петлях. Тот же примитивный стол, та же кровать, те же стулья.

Бутыль с виски по-прежнему стоит в углу на своем месте. Фелим видит ее чаще, чем какой-либо другой предмет в хижине, потому что куда бы он ни смотрел, его глаза все время возвращаются к соблазняющему сосуду в ивовой плетенке.

— А, мое сокровище, вот ты где! — произносит он, вероятно в двадцатый раз посматривая на бутыль. — Ведь в твоем прекрасном желудке больше двух кварт. Если бы только десятая часть попала в мой желудок, как было бы это полезно для моего пищеварения! Не так ли, Тара? Как ты думаешь, старый мой пес?

Услышав свое имя, собака подняла голову и вопросительно посмотрела кругом, как бы спрашивая, чего от нее хотят.

— Я вовсе не спрашиваю тебя, дружище, обо всей бутыли — сам знаю, что так не годится. Только бы один стаканчик! Но я не смею и капли выпить после того, что мне сказал хозяин. Ну и намучился же я сегодня с этими сборами и укладыванием! У меня прямо язык прилип к глотке. Какая досада, что мистер Морис взял с меня обещание не трогать бутыли! И кому она только нужна? Он же сам сказал, что останется здесь всего на одну ночь после того, как вернется из сеттльмента. Не выпить же ему двух кварт в один вечер! Разве только если старый грешник Стумп приедет с ним. Ну, тогда только держись! Этот выпьет и больше! Одно утешение, что мы поедем в наш Баллибалах. Ох, уж и выпью я там настоящей ирландской вместо этой американской дряни! При одной только мысли об этом с ума сойдешь от удовольствия!

Некоторое время Фелим просидел в молчании, как бы мысленно перебирая те радости, которые ждут его в Баллибалахе.