— Братья и дети мои! Истощилось терпенье Господне. Близится день гнева. Молчанию нашему приходит конец. Пора нам поднять голову и убедиться, что служение Господу требует от нас деяний. Да повергнутся в прах идолы неверных!

Его призыв гремел, и по спине Анжелики волною прошла дрожь. Она обернулась к колдунье, но та уже бесшумно исчезла. Меж верхушек деревьев виднелось мирное бледно-перламутровое небо, но во мраке ущелья клубилась ярость. Из толпы раздался голос:

— Что мы можем сделать против солдат короля?

— Все! — мгновенно парировал герцог. — Нас больше, чем королевских солдат, и Господь хранит нас.

— Король всемогущ!

— Король далеко. Что он сделает с целой провинцией, решившей защищаться?

— Католики нас предадут.

— Католики, как и мы, ненавидят драгун. Их задавили налогами. И повторяю вам: их меньше, чем нас. И самые богатые земли в наших руках…

Совсем рядом дважды прокричала сова. Анжелика встрепенулась. Ей показалось, что все умолкли. Подняв глаза, она увидела, что герцог-гугенот глядит в ее сторону. Языки пламени отражались в его глубоко посаженных глазах, горящих, как угли. «У него огненный взгляд! — так говорила колдунья.

— Но ты сможешь его выдержать».

Крик совы, на сей раз трагический, приглушенный, раздался снова. Сигнал тревоги? Предупреждение, что рядом — опасность? Анжелика закусила губу. «Так надо! — сказала она себе. — Это твоя последняя ставка».

Цепляясь за колючие ветви, она спускалась к собравшимся гугенотам. Идя сюда, она понимала, что становится на дорогу, с которой трудно свернуть. Но Самуил де Ламориньер. Патриарх, был именно тем, кого она искала. Только он сможет разрушить веру в монарха, вытравить ее из сердец королевских подданных-протестантов!

Ламориньеру перевалило за пятьдесят. Отец трех дочерей — обстоятельство, наполнявшее его сердце ядовитой горечью, — вдовец, он делил кров с братьями Гуго и Ланселотом, женатыми и обремененными многочисленным потомством. Все это племя хило бурно, но под строгой ферулой Патриарха, деля свое время между молитвой и охотой. Они презирали роскошь, не желали знать галантных обычаев, не устраивали празднеств. В замке Ламориньера женщины говорили тихо и не смели улыбаться. К детям было приставлено множество наставников, призванных с младенчества натаскивать их в греческом и Писании. Мальчиков учили также владеть рогатиной и кинжалом.

Когда Анжелика предстала перед ним, возникнув из сумрака ночи, в пастушеском плаще, босая, и заговорила изысканным языком светской дамы, Ламориньер вопреки собственной воле почувствовал в этой золотоволосой отважной красавице ровню себе — такую же страстную натуру, способную поступать по наитию, умеющую постоять за себя в схватке с любым врагом.

Исаак де Рамбур, человек, что трубил в рог, на этот раз избежал расправы. Монтадур, вероятно, полагал, что, коль скоро дворянское гнездо Рамбуров недалеко от Плесси, он сможет, когда вздумается, наложить тяжелую лапу на бледного и дрожащего гугенота, всегда готового исполнить роль мученика.

В молодости Анжелика и ее сестры вдоволь насмеялись над нескладным длинношеим юношей соседом. Войдя в лета, барон Рамбур приобрел вислые грустные усы, вечно беременную жену и сонм маленьких золотушных гугенотиков, постоянно бегавших за ним по пятам. В отличие от большинства своих единоверцев, он был очень беден. Местные жители поговаривали, что бедность постигла Рамбуров в восьмом поколении в наказание за то, что некий рыцарь из этого семейства дерзнул поцеловать спящую фею в одном из замков на берегу Севра. Проклятье феи не потеряло силы и после того, как семья перешла в кальвинизм. Исаак, последний представитель злосчастного рода, влачил свои дни в стенах заросшей плющом башни, а его единственным талантом — да и обязанностью — была игра на рожке. Люди не уставали дивиться тому, какое мощное дыхание живет в столь хилом теле. Вся округа приглашала его на охоту, ибо никто не умел придавать нехитрым мелодиям столько богатых оттенков. Рог Рамбура приводил в неистовство и охотников, и собачьи своры, и саму дичь.