— Да, кажется, — больше для себя выдавил Глушов, и впервые в нем шевельнулась радость спасения; теперь он знал, что не умрет в этот раз.
Отряхиваясь, он не глядел на лесника, боясь выдать себя, расчувствоваться перед этим молчаливым бородачом, спасшим его. Ведь не отскочи от него немцы, держал бы он гранату в руках до взрыва. И ничего себе, идет как ни в чем не бывало, бормочет что-то себе под нос.
Поболтав рукой в сумке от противогаза, висевшей у него за плечами, Подол достал большой кусок черствого сухого хлеба, разломил и, предупреждая Глушова, сказал:
— Бери, бери. Теперь самый раз пожевать. А лучше нет, солонинки бы кроху, да где взять? Ешь, Михайло, а то нам долго теперь топать, своих разыскивать.
Глушов нагнулся, разглядывая подметку, она почти отвалилась, хлопала и мешала идти; труднее всего ему сейчас было разжать зубы и сказать что-нибудь.
Когда и генерал-майор Зольдинг, и Скворцов, и сотни других увидели покачнувшуюся и начавшую падать сосну, Скворцов сразу понял, что это такое, и бросился в сторону, лицом в теплую мягкую кочку и прикрыл голову сверху руками. Зольдинг успел до первого взрыва отдать ехавшим за ним офицерам приказание остановить движение, но больше ничего не успел. Лес всюду, насколько он мог видеть, приподнялся и рухнул на них, в совершенной тишине; Зольдинг, беспомощно хватаясь руками за гриву коня, сразу оглох от взрывной волны; он увидел налитый диким безумием круглый глаз своего коня, опаленную, густо залитую кровью морду и понял, что заваливается куда-то вместе с конем, и тогда, освободив ноги от стремян, он постарался оттолкнуться от падающего коня в другую сторону. Он с самого начала чувствовал — подлец пленный, он так и не смог преодолеть настороженности к нему. Как он мог так слепо поверить? Но ведь логически все было неуязвимо. «Негодяи, — подумал он о собственной разведке. — Скоты, мерзавцы, всех расстрелять, всех к чертовой матери. Всех! Всех! Всех! Но ведь только накануне строго по маршруту прошла разведка, и пленный об этом даже не подозревал. Не могли же они минировать весь лес?»
Он ударился боком о твердое, не то о дерево, не то о чью-то голову, и застонал от боли, захотел открыть глаза и обреченно подумал, что вставать уже больше не стоит, это крах всего в жизни, он все равно уже ничего не сможет переменить. И когда он так подумал, лес взорвался вторично. Он открыл глаза и увидел стремительно летящий на него зеленый свистящий шар и понял, что падает сломанная взрывной волной вершина дерева. Он инстинктивно рванулся в сторону, и вершина, вонзаясь в землю, распарывая ее и разбрызгивая в сторону, как осколки, сучья, рухнула на то место, где он только что лежал. Это отрезвило его, он вскочил на ноги, стараясь сориентироваться. Его опять толкнуло волной прямо в спину, он по-прежнему не слышал взрыва и не стал ложиться, ему было все равно. Он потер ладонями болевшие уши. В голове тонко, непрерывно, пронзительно звенело, глаза слезились: минутой назад перед ним стоял чистый, нетронутый лес, солнечный, спокойный, как готический храм, а теперь деревья были покорежены, выворочены с корнем, траву выжгло, пахло гарью, все дымилось, еще не осела земля, поднятая гигантским взрывом.