Уже получая из рук Калинина орден Ленина и еще награды для передачи бойцам своего отряда, Глушову, Кузину, Скворцову за взрыв бензохранилища у станции Россошь, Веретенникову и Юрию Петлину, партизану тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения, и еще одиннадцати человекам, Трофимов в волнении совсем выпустил, что Юрки Петлина нет больше в живых, и вспомнил только на аэродроме, под вечер, и Гребов, услышав, успокоил:

— Сдашь Коржу, что теперь делать? Ну, прощай, матушка-Москва белокаменная. Когда теперь свидимся? Слушай, Трофимов, а тебе того, не мерещится, что все это вроде во сне? Глаза продрал, и ничего нет.

— Ребята там теперь ждут не дождутся…

Об этом и о многом другом, о повседневных будничных делах отряда, о предстоящих операциях они говорили на аэродроме, а днем, когда после официальной церемонии все окружили Калинина и Ворошилова и те стали расспрашивать о партизанской жизни и особенно о том, чего не хватает, Трофимов обо всем забыл; да, все это хорошо, думал он, и ордена, и этот прием, и что потом будет в честь них обед, и говорили, что на обеде, возможно, будет товарищ Сталин, все это, конечно, хорошо, думал он, но самое ценное и важное это то, что все они, люди из-за вражеской линии фронта, по-настоящему ощутили здесь свою значимость и необходимость. Они, быть может, по-настоящему только сейчас поняли меру ответственности за все, и у Трофимова прошла скованность, мучавшая его вначале.

Волновались, не отменят ли полета, не вывернется ли какой неожиданной помехи, потом за стеклом пронеслись сигнальные огни, и сразу по сторонам и вверху показались звезды, и еще через полчаса заснеженную землю совсем закрыли такие же белые холодные облака.

Уже с весны сорок третьего года, как только чуть подсохла земля, немцы стали усиленно прощупывать Ржанские леса и с воздуха и на земле. В штаб Трофимова поступали тревожные сигналы о сосредоточении вокруг партизанских районов большого количества регулярных войск, и Трофимов приказал повсеместно усилить наблюдение.

На специальном заседании подпольного обкома в присутствии большинства командования партизанских отрядов и соединений Ржанщины был разработан и утвержден план совместных действий.

Если лежать на спине и глядеть вверх, не остается ничего, кроме голубой бесконечности, и кажется, что в ней тонешь, как в море. Шура никогда не видела моря, но представляла его себе вот таким синим, бездонным, бесконечным.

— Володя, а ты видел море?

Скворцов промолчал, она приподняла голову, поглядела на него, радостно улыбнулась. Скворцов сидел под деревом, хмурился и курил, покосившись в ее сторону, он недовольно отвернулся.

— Ты все злишься? — спросила она, опять опуская голову в высокую густую траву и стараясь ее не мять. Скворцов молчал, в душе он даже рад, что Шура с ним теперь рядом и не нужно о ней беспокоиться и скучать, что можно глядеть на нее и не считать секунды. В конце концов она такой же равноправный боец, как и другие, почему бы ей не пойти с ним на один пост? Мужское, гордость его была задета, она его не послушалась, она зло сказала, что пойдет с ним, и Скворцов до сих пор не может забыть усмешку Трофимова и веселый взгляд Кузина: у них не было оснований отказывать, тем более что бойцов осталось мало, каждый на счету. В глубине души он даже горд, что она настояла на своем, что ни говори, Скворцов был счастлив сейчас, он только с этой минуты перестал мучиться страхами за нее, ее присутствие делало его спокойным, уверенным. Он с удивлением подумал, что начинает привыкать к происходящему — война тоже работа, и только делать ее надо особенно хорошо, как можно лучше. Если бы вот только не Шура…