Наконец Мистина с неохотой поднялся и стал на ощупь собирать с пола свою грязную дорожную одежду. Не мог же он появиться из княгининой избы утром – прямо с дороги, когда все уже знают, что приехал он еще вечером.

– Может, все же в баню? – По привычке он остановился у дверного косяка и обернулся.

– Иди уже.

Эльга нашарила на постели свой вязаный чулок и осторожно бросила в него.

Мистина ухмыльнулся и вышел. Свеча еще горела на столе, в полутьме посапывал на скамье пятилетний наследник, будущий князь плеснецкий…

Тем же вечером, лишь незадолго до того, как оружники Мистины Свенельдича постучали в ворота под башней на Олеговой горе, в земле Плеснецкой варяг по имени Думарь легонько стукнул в дверь Дубояровой избы в Гаврановой веси. Думарь был немолодой уже, молчаливый мужчина с рыжеватой бородой на впалых щеках, родом из волынских русов. С отроков он служил в дружине Етона и за верность и надежность был возведен в число телохранителей. Серый пушистый пес заливался лаем на привязи, будто понимал, зачем явился гость. Унести то, что он когда-то принес.

Дверь открыл сам хозяин. Узнав гостя, впустил в избу.

Лесное дитя уже собрали в дорогу. Пожиток у него было – две застиранные сорочки и кое-как вырезанная деревянная лошадка, но ради долгого пути по зимней дороге хозяйка выделила ему вотолу и овчину. Завернутое во все это дитя Дубояр передал севшему на своего коня Думарю.

– Ну, благословите, деды… какие у него ни есть… – сказал хозяин на прощание.

В кулаке его была зажата сарацинская ногата – большая ценность, возместившая расходы на прокорм малого дитяти. Она же будто черту подвела: теперь они друг другу никто. Дубояр понимал: как начало дороги подверженца осталось ему неведомым, так и дальнейший путь уходит в туман. Что пожелать тому, кто был и остался здесь чужим и ненужным? Каких чуров к нему призывать? Пусть уж князь решает. Он клюками волховскими[8], говорят, владеет, ему виднее…

Мальчик не плакал, расставаясь с домом. Молчаливый бородатый Думарь был ему лишь немного более чужой, чем хозяева, при которых он начал ходить и говорить, – добрых слов он от них слышал мало. Скорее его забавляло необычное приключение – выбраться наконец из опостылевшей избы, увидеть зиму… Это была первая зима и первый снег, на который он смотрел хоть сколько-то осознанно.

И на коне он очутился уж точно впервые в жизни.

Держа закутанного мальца перед собой, Думарь тронулся в путь. Ехали долго – уже совсем стемнело, вышла луна, залив серебром полотно реки и заснеженные откосы берега. Мальчик порой что-то лепетал, то засыпал, то просыпался, раз принялся плакать и вертеться – тогда Думарь негромко запел старую песню, невыразительно, будто самому себе.

Убаюканный непривычным звучанием незнакомых варяжских слов, мальчик затих, повозился и опять заснул.