— Чего-чего? — стыдливо бормотнул Филипп.

— Я к тому, что мне надо решить: в соответствии с какими строками Писания поступить с тобой. Много в нем сказано о милосердии и прощении грехов своим ближним, но есть и такое поучение: «Урок же ему — урок. Лоза же ему — лоза»… Знаешь, что такое лоза?

Филипп догадывался. И понимал, что это гораздо неприятнее, чем пыльный чехол от Лизаветиного зонтика.

— Не-е… — выдавил он.

— Что «не»? Не лоза?

— Не имеете права, — угрюмо заявил Филипп.

— Это отчего же? Если сказано в Писании, что…

— А оно тоже… неправильное! Раз Бога нет, значит, и оно…

— Дитя мое, — назидательно произнес отец Дмитрий. — Для тебя оно неправильное, а для меня истинно. Ведь не я у тебя, а ты у меня… гм, в гостях. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не лезут… даже через забор. А посему — пойдем…

Зареветь было самое время. Филипп так бы и поступил, если бы имел дело с простым хозяином сада. Но отец Дмитрий был как бы идейный противник, и остатки гордости удержали Филиппа от унизительных воплей. Слабо упираясь, он семенил за настоятелем.

Тот привел пленника в комнату с узким, защищенным витой решеткой окном, сказал: «Посиди, чадо» — и удалился, шурша одеянием. Щелкнул замок. Филипп беспомощно переступил босыми ногами и стал озираться.

Было сумрачно, тлел в углу огонек лампады, и темнели неразличимые лики в искрящихся золотистых обрамлениях. Могучие кожаные книги стояли на полках аж до самого потолка. На покрытом бархатной скатертью столе рядом с магнитофоном «Феникс» дрыхнул серый сытый кот. На подоконнике стоял берестяной туесок с черникой и какая-то странная штука — клетка из тонких проволочных решеток с множеством разноцветных шариков. Створки окна были распахнуты, но решетка начисто исключала возможность бегства.

«Чик!.. — орал в саду невидимый воробей. — Чик!..» Он явно намекал Филиппу на предстоящие неприятности.

Раздались шаги, у Филиппа опустилось в желудок сердце, но отец Дмитрий явился не с орудием возмездия, а с корзинкой, полной «мячиков», самых отборных.

— Господь Бог милосерд, хотя его и нет, по твоему убеждению. Возьми и ступай с миром… Корзину потом не забудь принести.

— Да не надо… вот еще… — забормотал Филипп. — Мне и так хватило уж…

— Бери, бери… А коли захочешь снова, иди через калитку, она не заперта. На заборе же можно и штаны порвать, знаю по себе…

— Через калитку неинтересно, — насупленно признался Филипп.

— Ну… дело вкуса, конечно. Можешь и через забор… Держи корзину-то.

Филипп взял. Вздохнул. Сказал «спасибо». Потоптался.

— А это что? — Подбородком он показал на странную клетку с шариками.

— Это?.. Это, брат, игра такая. Хитроумная. Вроде пространственных шашек. Когда они ходят не по доске, а в трехмерном объеме, да еще с учетом проекции на дополнительные пространства… Понял что-нибудь?

— Чего не понять-то…

— Ну, дитя мое, от сомнений в себе ты не заболеешь… Даже я в этой штуке не сразу стал разбираться, хотя сам ее придумал. Давно, когда еще преподавал высшую математику в Южноморском политехе…

Филипп, стукая коленками по корзине, подошел к подоконнику. Провел глазами по блестящим проволокам.