– Напротив! Мне-то как раз человеколюбия хватает, а вот вы банальны и неискренни. Я русская, дорогой мой, потребность в искренности у меня в крови. А вы, французы, подавляете свои желания. Вы сами скрываете от себя собственные чувства и стремления. Да-да! Вы до последнего вздоха экономите «себе на старость». А когда наступает предсмертная агония, вы осознаете, что остались в дураках, что вы и не жили по-настоящему, а уже слишком поздно, все кончено… Вот от чего я хочу спасти Гийома.

– Убив его жену?

Наклонившись к Эрве, она вызывающе посмотрела ему прямо в глаза:

– Да, я жестока, мой милый Эрве. Я ни секунды не стану колебаться, если придется причинить боль какому-нибудь ничтожному, с моей точки зрения, существу, когда буду уверена, что это поможет мне достигнуть важной цели. О чем вы думаете?

– Я думаю, что вы, наверное, много страдали в своей жизни. Жестокость – это почти всегда реванш за что-то. Так мне кажется.

Она засмеялась:

– Эрве Марсена или исповедник!.. Да, мой дорогой, я много страдала. Уверяю вас, мне нельзя было быть ни слабой, ни слишком чувствительной.

– А теперь?

– Теперь? Как он нетерпелив, этот Эрве! Он хочет знать конец истории, которая едва началась… Вы увидите… Мы увидим… О том, что будет дальше, я знаю не больше вашего… А пока не хотите ли чашку чая? Я купила кекс для Гийома… Ввиду отсутствия учителя угостим ученика. Спишем это на счет общих накладных расходов предприятия.

Пока на крошечной кухне закипал чайник, Эрве жадно рассматривал библиотеку Ванды. У нее имелись великие русские авторы, переводы Хемингуэя, Фолкнера, Гёте на немецком, Рембо, Лотреамон, Мальро, Сартр и на краю полки пять новеньких томиков Фонтена. Он открыл их: были разрезаны лишь первые страницы. Она вернулась.

Они сели пить чай.

Несколько иллюстрированных журналов опубликовали портрет Фонтена работы Ванды. И фотографию: он позировал рядом со своим изображением. Одни сочли это забавным, другие нелепым. Мадам Фонтен, которая, как поговаривали, очень плохо себя чувствовала, больше нигде не появлялась со своим мужем и не отвечала на телефонные звонки. Не имея от Фонтенов новостей в течение трех недель, Эрве Марсена отправился на улицу де ла Ферм, где его встретил печальный Алексис.

– Месье сам увидит, дом очень изменился. Мадам совсем нехорошо.

Когда Фонтен принял молодого человека, тот сообщил ему, что почти закончил книгу для английского издателя.

– Ах, друг мой! Какая книга? Сейчас не до этого… Меня очень беспокоит Полина. Даже доктор Голен не понимает, что с ней. Вы скажете, что врачи никогда ничего не понимают, и вообще никто ничего не понимает, но все-таки люди искусства привыкли отводить каждой неприятности свою ячейку с этикеткой, что само по себе успокаивает. Назвать дьявола по имени – это в каком-то смысле… его обезвредить. А болезнь моей жены даже трудно идентифицировать.

– Странно. А какие симптомы?

– Как вам это объяснить? Утром она встает и даже пытается одеться. Потом у нее начинает кружиться голова, она опять ложится в постель и проводит в ней весь день. Когда она собирается поесть, ее тошнит. Я заказываю для нее самые лучшие блюда, которые она когда-то любила. Она не может есть вообще ничего и худеет на глазах… Все это так странно и прискорбно.