Стекло стало мутнеть – передо мной оказалась просто каменная стена. И узкий темный проход, в конце которого слабо горел свет. Я сделал несколько шагов во тьму.

Было очень тихо. Коридор впереди казался нескончаемо длинным и темным. Не выдержав, я взял Меч в руки и вошел во тьму. Клинок был холодным даже сквозь кожаные ножны.

– Темнота – это ерунда, – громко сказал я. – Это не страшно. И то, что я уже не маленький, – тоже. Ерунда…

– Тебе теперь все ерунда, сынок, – послышалось впереди. И я замер.

– Папа? – Слова почему-то давались с трудом.

– Да, – прозвучало из темноты. – Удивительно, что ты меня не забыл. Мать ты предал очень даже просто.

– Это ты ее предал, – прошептал я, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь.

– Я не предавал, Даня. Это была наша жизнь. Взрослая. И тебе ее не понять.

– Ты не можешь здесь быть, – сказал я и протянул руку. Пальцы наткнулись на что-то мягкое и теплое. Папа всегда любил костюмы из тонкой шерсти, он только их и носил. Но я отдернул пальцы, словно коснулся змеи.

– Почему не могу? Мне все объяснили. Я даже знаю, что ты здесь делаешь. Тебе хочется поиграть в войну, сынок?

– Нет, – прошептал я.

– Хочется. Ты всегда таким был. Тебе нравилось все ломать и рушить с самого детства. Убегал из дома… лгал мне. Сколько я тебя ни наказывал, это не помогало.

Я отступил на шаг. А папа продолжал:

– Хочешь знать, почему мы с мамой разошлись?

– Нет! – крикнул я. Но отец не слушал:

– Из-за тебя, Данька. Мать не захотела воспитать из тебя нормального интеллигентного человека. Она потакала всем твоим капризам. Она делала из тебя подлеца. Вот и добилась своего.

– Уходи! – крикнул я, прижимаясь спиной к стене. – Уходи! Это все неправда!

– Правда. Ты же сам об этом думал, когда я ушел от вас. А теперь готов прогнать еще раз.

Я молчал.

– Проблемы со слухом? – почти ласково спросил папа. – Ничего, беседа у нас будет долгой. Может быть, еще не поздно сделать из тебя человека. Я попробую. Все-таки ты мой сын. Я должен попытаться… Подойди ко мне.

– Ты знаешь, что у меня в руках?

– Догадываюсь, Даня. Но ты ничего не сделаешь. Я же твой отец.

– Ты не он. Ты – самое плохое, что я о нем думаю.

– Не смеши меня, сынок. Ты помнишь, что я тебе всегда говорил: проступок подлежит наказанию? Ты слишком многое натворил, и если я сейчас тебя не остановлю…

– Выйди на свет, папа, – сказал я и вдруг почувствовал, как исчезает страх. Отец замолчал.

– Ты боишься, папа? – спросил я. – Боишься? Чего? Света или того, что я уже не помню твоего лица?

– Не пререкайся! – крикнула темнота. Но теперь страх был в ее голосе.

– Ты помнишь, как наказывал меня, папа? Всегда по вечерам, чтобы у меня была ночь на размышления. А может, ты просто чувствовал себя сильнее и справедливее – в темноте? Что ты молчишь, папа?

Я уже шел по коридору, и за спиной был свет. Вслед мне звучало что-то неразборчивое про маму, и про то, что я во всем виноват, и про то, что я маленький фашист и убийца, который хочет побыстрее стать взрослым негодяем. Но я уже вышел из коридора. В комнату, где было светло и откуда вел еще один коридор – широкий, нестрашный. Спиной ко мне, вглядываясь в коридор, стоял Лэн. В руках у него был Настоящий меч в ножнах. Я даже посмотрел на свои руки – но и в них был тот же Меч.