— Не-е, пейте. — Трофимыч сел и положил на стол большую крюковастую руку.

Глядел, как мужики пьют и морщатся.

— Вы уж все, что ли? Сложились? — обратился Трофимыч к дядь Саше, когда тот поставил кружку на стол.

— Ну…

— Меня-то еще не возьмешь? — Дед почему-то говорил хмуро.

— Куда тебе? — Дядь Саша перемешал остатки салата и зачерпнул ложкой.

— На мой участок. Ты меня возил, когда… — Дед замолчал сурово глядя на дядь Сашу.

Дядь Саша прожевал, облизал губы, усы отер, прикидывая, как изменится маршрут. Все примолкли. Поваренок тоже соображал что-то, с удивлением глядя на старика, Жебровский напрягся, боясь, что опять может отложиться.

— У меня немного. Я да кобель, да четыре мешка барахла… До Генки меня только, а там он на «Буране», я с ним вчера по рации говорил.

— Что там, снег есть? — спросил Жебровский.

— Не особо. По верхам только… — ответил дед, едва взглянув на Жебровского.

— У меня, значит, есть, — обрадовался Илья.

— Ну, Генка говорит, на якутской стороне снега полно, а у нас с ним, на Юхте нет. Дак что? — опять обратился он к дядь Саше.

— Не знаю, Трофимыч, как вон, Москвич скажет… да и ехать-то как? В кабине нет места больше.

— Это ладно, до Медвежки если, там двести верст всего? Я и на шмотках могу, сверху. — Колька наливал водку, щуря глаз и делая вид, что налить ровно его интересует никак не меньше. — Тулуп есть… Ну, давайте!

Закусили. Дядь Саша потянулся к Поваренковской «Приме».

— Моих попробуй, — предложил Жебровский.

— У тебя тоже без фильтра? — дядь Саша взял пачку в руки, понюхал, вытянул сигарету.

— С Кубы выписываю. Настоящий табак. Бери! — предложил и Кольке.

Закурили втроем.

— Ты давно уж не был у себя, Трофимыч! Тяжело будет! — Колька наливал себе пива в кружку. — Капканья заржавели, небось, взял бы кого в напарники.

Трофимыч не отвечал Поваренку. В нем не было той радостной, нетерпеливой лихорадки, что трепетала в Жебровском. В нем, казалось, вообще мало осталось эмоций, только хмурая решимость ехать. И мужики это чувствовали. Может, и не понимали — Трофимыч с виду все-таки слабоват был для охоты, — но и отговаривать не смели. Глядел дед колюче.

Помолчали.

— У тебя вещи дома? — спросил дядь Саша.

— Ну. Заедете, что ли?

— Заедем, чего же…

Лицо Трофимыча, худое, в глубоких морщинах, давно не бритое и обросшее белой щетиной, не изменилось, но вздохнул он облегченно, посмотрел на Жебровского:

— А ты на Сашкином месте? — спросил, будто маленько извинялся, что набился в попутчики.

— Да…

— Хороший участок, маловат только, а так Сашка-то рукастый, царствие небесное. Я бывал. Сходились иногда: Генка Милютин, Сашка, да я. — Дед вдруг ощерился малозубым ртом и заблестел глазом: — Раз дня три пьянствовали! Хороший год был. Мы пьем сидим, а у нас соболя ловятся — во как бывало! У Сашки бражки было две фляги, так всю уели, мать ее…

Дед замолчал. Потом стал подниматься.

— Ну ладно, пойду… кобеля проверю, чтоб не ушел куда, давайте… — Трофимыч подал всем руку, — а то я своих разогнал, не пускают, старуха с дочкой… ревут, мать их!

Трофимыч натянул шапку на уши и, застегивая ватник, вышел.