— Эй, Том! — крикнул он простуженным басом. — Брось-ка мне подарочек на память!

То ли из уважения к его рангу, то ли выполняя его последнюю волю, но стражники оставили руки пиратского вожака свободными. Он повернул голову к окликнувшему его мужчине и, казалось, собрался ему что-то ответить, но передумал. Сняв с пальца золотое кольцо, он точным прицельным броском метнул его в сторону моего соседа. Тот обеими руками поймал драгоценный подарок;

когда массивное кольцо упало в его огрубевшие мозолистые ладони, я заметил, что на левой руке у него не хватает большого пальца.

Толпа завопила, и Тауни принялся срывать с себя ленты и разбрасывать их в качестве сувениров. Одна лента трепеща пролетела рядом с моей головой, и другой сосед жадно ухватил ее, уронив мне на ногу палку, на которую опирался до сих пор.

— Прошу прощения, сэр!

Голос принадлежал, как мне показалось, мальчику, и звучал он странно — чересчур изысканно и утонченно для окружающей нас компании. Однако лицо говорившего принадлежало взрослому мужчине с резкими чертами, свидетельствующими, что этот человек много страдал и многое перенес. Он глядел на меня большими блестящими глазами, а его необыкновенно красивая и благородная голова казалась приставленной волею злого волшебника к тщедушному телу карлика. Одна нога у него была тоньше другой и согнута в колене, в правой руке он держал костыль, а на искривленной спине между лопатками возвышался тщательно прикрытый лохмотьями горб — зрелище скорее жалкое, чем отталкивающее.

Вид хромого калеки всегда вызывал во мне чувство благодарности судьбе за мою стройную фигуру и прямые конечности, даже вопреки тем обстоятельствам, которые преподносила мне жизнь теперь; я наклонился и поднял палку — довольно дорогую трость из черного дерева с резным набалдашником из слоновой кости.

— Пустяки, — сказал я. — Зато вы поймали свою ленту.

— Да, да, — ответил он с просиявшим лицом. — Она ведь принадлежала самому Тауни! Слушайте же, он собирается говорить!

Мне очень захотелось узнать, что за странное извращение возбудило в его теле и сознании столь повышенный интерес к такому отнюдь не приятному зрелищу, как казнь троих преступников. Пожилой мужчина, стоявший позади хромого юноши, подергал его за рукав:

— Пойдем отсюда, мастер Фрэнк. Ваш дядя рассердится. Вы ведь уже получили свой сувенир. Пойдемте, иначе нам не добраться до дома в таком тумане!

Юноша раздраженно повернулся к нему:

— Я пойду тогда, когда захочу. Помолчи!

Пожилой слуга — во всяком случае, так я определил про себя его роль — повиновался, и в это время толпа зашумела, требуя тишины. Тауни заговорил. Я почувствовал, что слева на меня больше никто не напирает, и заметил, что человек, поймавший кольцо, исчез. Толпа опять заполнила освободившееся пустое место.

— Я вижу, — сказал пират, взглянув на неподвижно свисающий черный флаг, похожий в тумане на ворона, усевшегося на шесте, — что мне оказали честь, подняв на гафеле2 цвета моего флага. Я многое пережил под этим флагом. И не боюсь умереть под ним. До меня дошли слухи, что Его Величество считал меня моровой язвой и карой Божьей. Что ж, я мог бы наказать его еще сильнее. От всей души сожалею, что не удалось сделать этого!