— Прошу к столу, господа, — пригласил князь.

Сильвестр разлил водку, офицеры и князь чокнулись за победу русского оружия, казаки молча махнули по стопке, под ободряющие советы Козловского набрали со скатерти закуски и отошли в сторону.

Когда утолили первый голод, князь предложил выпить за погибель супостата, придет ли она от православных воинов, или от негостеприимства российского Отечества. Головко хитро взглянул на него.

— Вы, ваше сиятельство, будто все наперед знаете.

— Эх, господин хорунжий, — князь не спеша выпил водку, — долгие лета — многие знания, многие знания — многие беды. Судьбы наши предрешены так же, как и судьба этой военной компании. Слышали такие слова: все, что с нами случится, уже записано на листах наших судеб и ветер времени, играя, переворачивает страницы.

— Красиво, — одобрил Головко, — это, ежели по нашему сказать: человек предполагает, а бог располагает.

— Верно.

— Вы и свою судьбу знаете, ваше сиятельство? — спросил слегка захмелевший корнет.

— Давайте, господа, без титулов. Зовут меня Николаем Михайловичем, прошу так и обращаться. Да, Алексей Васильевич, к сожалению, я знаю свою судьбу. Ждет меня смерть от камня , — спокойно сказал князь, — а вот Сильвестр, — он указал на секретаря, — хоть и не военный человек, как вы, и жутко боится всяческого оружия, погибнет от летящего металла . Как — не знаю, но от летящего металла .

— Ваше сиятельство, — жалобным голосом сказал секретарь, — вы же обещали не напоминать.

— Ну, прости ради Бога, дружок.

Корсаков рассмеялся, откинулся на спину, разбросал руки, глядя в высокое голубое небо.

— И когда же сбудется ваше предсказание, Николай Михайлович? Нет, не говорите! Даже думать о смерти в такой день не хочется.

Козловский грустно усмехнулся и промолчал.

Попетляв среди сжатых полей и начинающих желтеть березовых рощ, дорога нырнула в сосновый бор. Солнце накалило золотые стволы, пахло смолой и хвоей. Копыта коней мягко ступали в мелкой дорожной пыли.

Князь вынул из кармашка брегет, щелкнул крышкой. Затейливая мелодия вывела хорунжего из сонного состояния. Он восхищенно цокнул зыком.

— Вот ведь какая штука мудреная. И который же час, позвольте спросить?

— Почти три по полудни, — ответил Козловский, — часам к шести будем на месте, господа.

По деревянному мосту перебрались обмелевшую речушку. Дальше дорога раздваивалась. Казак, которому в Москве хорунжий презентовал соломенную шляпку, спешившись, рассматривал следы на перекрестке. Головко дал знак Сильвестру придержать коней, тот натянул вожжи, коляска остановилась.

— Что там, Семен? — спросил хорунжий.

— Разъезд, кажись, — казак, присев на корточки, растер в ладони горсть дорожной пыли, — чуток нас опередили.

— Ну так что?

— А вот, глянь, Георгий Иванович. Подковы не наши и гвозди вишь как лежат.

— Думаешь, француз?

— Да кто ж его знает. Вроде бы и далеко от француза оторвались, а там, как Бог положит.

Головко вернулся к коляске. Князь, достав табакерку, отправил в левую ноздрю понюшку табаку, подышал часто, утер слезинку и посмотрел на него.

— Не желаете, Георгий Иванович?