– Еще к кому?

– Еще к Олександре Курятнику. Средь слуг Курятника есть один, доносит… Хозяину оказали от государя честь: ныне Олександра – окольничий, чин изрядный.

Олександра Курятник, из великой новгородской семьи, стоявшей за Москву, был муж большой силы и твердого нрава. Когда малое время назад вече приговорило поставить низовских приспешников на поток, Олександра единственный из приговоренных не дал свою усадьбу ограбить: вооружил челядь, сам встал в броне у ворот – и отбился.

– И Олександра московский чин принял? – удивилась Настасья. – Поменял звание вольного новгородского боярина на придворное московское, притом даже не боярское? Может, наврал или перепутал твой человек?

– На’ряд ли… – совсем чуть-чуть скартавил безгубый. – Люди ’идели, как Олександр калеке катил кресло Легощей улицей, а лошади ехали сзади. Расстались лишь у Троицы.

– У Троицы? – прищурилась Каменная.

– Где житье Лошинских, – многозначительно прибавил Изосим.

Тогда, во время «потока», на усадьбу Курятника напал Иван Лошинский, Марфин брат, и теперь Олександра Курятник, должно быть, решил показать своему врагу, что впредь находится под защитой московского государя.

Не в те окошки стучишься, Семен Никитич, мысленно усмехнулась Григориева. Ни Клоповский архимандрит, ни Олександра Курятник твоему зубастому волку лаз в овчарню не откроют.

– Ладно, иди.

Но Изосим медлил.

– Или не всё сказал?

Красивые глаза над мерцающей маской скосились на дверь. Подслушивать тут было некому, но Изосим любил осторожность.

– Я лучше на ухо…

Чуть не касаясь тонким серебряным носом ее щеки, зашелестел.

Один раз Настасья вставила вопрос:

– Откуда он у тебя?

– Когда у Горшениных сидели и долго ждали, что жены решат… Гляжу, торчит из-за кушака. Ну и стянул, – пояснил Изосим чуть громче. Опять оглянулся и дальше уже говорил только шепотом.

Дослушав, Настасья подумала-подумала – и одобрила.

– Дело говоришь. Исполни.

Двор Олександры Курятника стоял на стыке двух великих новгородских улиц – Легощей и Чудинцевой, в самой середке Софийской стороны. С вечера пошел крупный чистый снег, первый в эту зиму, и к ночи превратил город в подобие огромной шашечной доски: крыши, дворы, мостовые сделались белыми, стены и заборы остались черными.

На заостренный конец одного из бревен курятниковского частокола с захлестом легла петля, брошенная с пустой улицы. По натянутой веревке быстро, без усилия поднялась легкая тень.

До приезда великого князя Курятник для ночного обережения ставил тройную охрану, но теперь опасаться врагов перестал, и во дворе перед воротами похаживал всего один сонный сторож в длинной дохе. Соскользнувшую с тына фигуру он не заметил.

Темной стороной, вдоль конюшни, тень перебежала к терему и завернула за угол. Пухлый снег не скрипел.

Человек, задрав голову, пересчитал окна верхнего житья, выбрал нужное. Закрутил над головой веревкой с крюком, кинул.

Негромко хрустнуло, лязгнуло. Железный конец с первой же попытки зацепился за наличник.

С пол-минуты человек был неподвижен – прислушивался, не проснулся ли кто от стука. Но час был поздний, глухой. Дом крепко спал.