Когда полночная луна осветила спальню, в ней уже ничто не напоминало о происшедшем. По-прежнему напротив кровати с балдахином висел портрет с улыбающейся девушкой в соломенной шляпке с атласными лентами, у нее в руках по-прежнему было лукошко полное лесных цветов. Только при очень внимательном взгляде на картину можно было заметить черного ворона в чистейшем, как слеза, голубом небе, который портил, как клякса на листе бумаги, идиллический пейзаж, да у самой кромки рощи — застывших черного кота и черного пса, так и не успевших полностью скрыться в полумраке деревьев… Да… А на противоположной стене висел другой идиллический портрет — уже семейный. Там возле разложенной на изумрудно-зеленой траве белой скатерти, уставленной разными кушаньями, расположились пожилой мужчина в светлом костюме, крашеная блондинка в летнем белоснежном платье, лет на двадцать его моложе, и двое детей — мальчик лет пятнадцати и девочка — десяти… Они улыбались невидимому зрителю, как бы смотря в объектив фотокамеры, но при внимательном рассмотрении можно было увидеть смесь недоумения и ужаса, навсегда застывшие в их глазах, какие обычно бывают у людей, которых постигла быстрая и внезапная кончина…
ЧЕТЫРЕ…
Ганин проснулся утром сам, без будильника, с на удивление хорошим настроением и предчувствием, что в этот день обязательно должно произойти что-то чудесное, необычное, чего он ждал всю свою наполненную скорбями и разочарованиями жизнь и что навсегда разделит ее на «до» и «после». Он еще некоторое время полежал в постели, размышляя, на чем же основано это предчувствие, и, после непродолжительных усилий, вспомнил… Ему опять снился портрет с солнцевидной незнакомкой!
В общем-то, она снилась ему и раньше, но в этот раз — вот чудо! — Ганин отчетливо вспомнил, что видел себя ВНУТРИ портрета! Он сидел в той самой белоснежной деревянной беседке, прямо на берегу пруда с утками и лебедями, рядом ласково шелестели ветви рощицы, шепчась о чем-то своем, недоступном для человеческого понимания, а совсем недалеко был виден силуэт розового замка, а потом… Ганин ощутил легкое прикосновение чьей-то ручки, как ласковое дуновение летнего ветерка, к своей шее, и повернулся… Напротив него на лавочке беседки сидела девушка в соломенной шляпке с алыми лентами и улыбалась. Она четко и ясно произнесла мелодичным завораживающим голоском:
— Сегодня сбудутся все твои мечты!
А потом Ганин проснулся…
Эх, как хотелось ему в это мгновение продлить чудесный сон, побыть еще хоть чуть-чуть с солнечной незнакомкой в такой уютной беседке! А еще лучше — остаться там навсегда… Ганин сладко потянулся и пошел приводить себя в порядок.
Только он успел допить утренний чай, как раздался гудок автомобиля. Ганин в смокинге выскочил на улицу — его там уже ждал черный «Мерседес», точь-в-точь такой же, как у Никитского, только с шофером за рулем.
А потом была удивительная проездка в город. Ганин с некоторой печалью оглянулся на свой унылый домишко, на садовые участки и смутно почувствовал, что ему уже не суждено вернуться сюда, что эта страница жизни перевернута навсегда и что теперь его ждет что-то совершенно неведомое и даже немного пугающее… Но вскоре, когда машина выехала на федеральную трассу и садовые участки скрылись из виду, у Ганина повеселело на душе. Он с наслаждением, как ребенок, широко открытыми глазами наблюдал за пробегающими за окнами деревьями, кустарником и махал им рукой, как старым знакомым: и в самом деле, эти леса он знал с детства, все их когда-то исходил в поисках ягод и грибов — с бабушкой и сам, в одиночку. А потом были пригороды, город и, наконец, улица Верещагина — широкая, многолюдная, с сильным движением. Ганин затаил дыхание, сердце трепетало в груди как птичка, ладони вспотели, и он вытирал их украдкой о сиденье.