Лигачев рассчитывал, что Ельцин станет его человеком. Но Борис Николаевич знал себе цену. Он не желал слепо подчиняться не только Лигачеву, но и самому генеральному секретарю. Егор Кузьмич исходил из того, что Ельцин должен быть ему по гроб жизни обязан за перевод в столицу. Но Борис Николаевич опять же не испытывал таких чувств.

Лигачев, видимо, быстро разочаровался в своем выдвиженце. Он не любил своенравия и знал, как прищемить хвост. Для этого у него в руках были все необходимые рычаги.

Он дергал Ельцина по мелочам, по каждому поводу заставлял отчитываться, считая, что таким путем укротит строптивого. А Борис Николаевич просто перестал ходить на секретариаты и при случае сам атаковал Егора Кузьмича. Уже потом он рассказывал, как пришел к Горбачеву и сообщил: в разгар антиалкогольной кампании закупленное в Чехословакии оборудование для пивных заводов демонтировали и сломали.

Горбачев развел руками:

— Что сделаешь?..

На политбюро Ельцин заговорил о том, сколько вырублено виноградников, сколько заводов перепрофилировано.

Лигачев завелся:

— Позвольте?..

Ельцин:

— Я еще не закончил!

Лигачев:

— Позвольте, я скажу.

Горбачев молча наблюдал за перепалкой.

Ельцин закончил свою речь словами:

— За такие дела надо снимать с работы и судить!

Видя, что московский секретарь бунтует, Егор Кузьмич пустил в ход тяжелую артиллерию.

В августе 1986 года на заседании политбюро Ельцин заговорил о том, что в Моссовет обращаются разные группы, которые пытаются проводить в Москве демонстрации и митинги. Они требуют, чтобы Моссовет решил, где проводить такие мероприятия, сколько людей могут в этом участвовать и так далее. Ельцин выразился в том смысле, что такое решение придется принимать.

Горбачев согласился и поручил Ельцину готовить предложения. Прошел месяц, Горбачев уехал в отпуск. Заседания политбюро вел Лигачев. И вдруг, вспоминает член политбюро Воротников, Егор Кузьмич «поднял вопрос о публикации в московской печати (по-моему, в «Вечерке») Моссоветом правил проведения митингов и демонстраций».

Лигачев резко отчитал московского секретаря:

— Почему Ельцин не рассмотрел этот вопрос на бюро МГК? Кто обсуждал их и с кем? Ведь еще 6 августа, когда ты, Борис Николаевич, поднимал на политбюро этот вопрос, то Горбачев просил тебя проработать и внести предложения о порядке проведения всяких демонстраций, митингов и шествий. Ты согласился. А сделали по-другому. Ведь принятый Моссоветом порядок беспределен. Он не определяет многие параметры: предварительное согласование, место и продолжительность демонстраций, количество людей. Кто ответствен за безопасность и т. п.

Ельцин оправдывался:

— Это дело Советов, я же докладывал на политбюро, было дано добро.

— Неверно, — возмущался Лигачев, — было дано принципиальное согласие — разработать правила проведения митингов, шествий. Горбачев сказал: вносите предложения, а вы пустили на самотек. Надо же иметь единый порядок не только по Москве, но и по стране.

Ельцин даже несколько растерялся. Он пытался объясниться, но обвинения следовали одно за другим.

Академик Александр Яковлев, присутствовавший на том заседании политбюро, вспоминает: «Честно говоря, я тоже растерялся, наивно полагая, что вопрос возник спонтанно. Выступая, я выразил недоумение ходом обсуждения, сказав при этом, что Б.Н. Ельцин всего лишь выполнял поручение политбюро. Только позднее я понял на собственном опыте, что подобные «разносы» организуются заранее…»