Нет, о надвигающейся войне говорили часто. В университете проходили уроки гражданской обороны, были созданы курсы первой медицинской помощи, но Лена будто жила в другом измерении. Они с ребятами создали агитбригаду! Почти театр. И сами писали пьесы, настоящие пьесы с драматическим увлекательным сюжетом, положительными и отрицательными героями и торжеством справедливости в конце. Здесь впервые по-настоящему проявился талант Лены к перевоплощению, она могла вдруг превратиться в старуху, сплясать, как истинная цыганка, разрыдаться и тут же рассмеяться. Подруги советовали перейти в театральный институт или вообще все бросить и рвануть в Москву в Институт кинематографии. Легко сказать – все бросить! Она привыкла жить беззаботно в окружении родительской любви, ей нравился Ленинград, нравилось писать стихи и пьесы, болтать с Петькой, часами бродить по Летнему саду. Родители совершенно не досаждали ненужной опекой, с увлечением занимались строительством дома на участке, выращивали петрушку и собирали грибы буквально за забором будущей дачи. Новых друзей у них не появилось, скорее всего, из-за всеобщей подозрительности и темного тяжелого страха, висевшего в воздухе, но кто верит страхам в семнадцать лет? Даже когда война уже началась, они с ребятами ничего не поняли, клеймили на собраниях предателей и фашистов, не сомневались в скорой победе. В начале июля сорок первого года вся агитбригада записалась добровольцами на фронт.

Лена решила уйти тайком и потом, уже из армии, написать родителям длинное ласковое письмо. В противном случае папа категорически не разрешит, мама примется плакать и падать в обморок, и она не выдержит, останется дома и умрет от позора перед друзьями. Дуреха набитая! Ни разу не задумалась, не могла представить, что больше никогда не увидит маму. Да, ее отец, сибарит и любитель хорошо покушать, страдающий диабетом, подагрой и гипертонией, сумел пережить блокаду, похудел на тридцать килограммов, почернел и усох, но пережил и потом еще много лет прожил на любимой даче, собирая грибы и тихо плача у маминого портрета работы саратовского художника Бенедиктова. Возможно, его спасла служба, круглосуточная служба в переполненном, почти разрушенном от бомбежек медпункте, где одну стену закрыли картонными коробками и завесили домашними простынями, чтобы сохранять хоть какую-то стерильность при перевязках.

А худенькая малоежка мама не дожила даже до первой блокадной зимы и тихо угасла, свернувшись клубочком на Леночкиной кровати. «Умерла от тоски, – говорил папа, не осуждая и не укоряя, – без тебя она не находила смысла жить и бороться». Правда, уже после снятия блокады выяснилось, что осенью сорок первого мама втайне от всех делила свой паек с соседским мальчиком, которого по грустной иронии судьбы звали Филей.

Их сразу разъединили, всех членов агитбригады, и отправили в совершенно разные части – мальчишек в пехоту, а девочек в связистки или санитарки. Лена тоже попала в связистки, под Курском была тяжело ранена в плечо и спину, надолго попала в госпиталь, где в нее совершенно по-взрослому, страстно и безумно влюбился сорокалетний главный врач хирургического отделения. Он переставал дышать, когда обнимал ее на жесткой больничной кровати, стонал, скрежетал зубами, плакал и смеялся, он на руках носил ее на перевязки, купал, как младенца, в цинковом больничном корыте. Жена и двое детей ждали где-то на Украине, но он не хотел о них говорить, он уверял, что сам все решит и сразу женится на ней, своей ненаглядной, любимой, единственной. Страшно сказать, но, когда его убили во время бомбардировки госпиталя, Лена почувствовала жуткое предательское облегчение.