Глядя на Бриммера, я живо вспомнила священника, отца О’Ни — как в Нью-Йорке он перевернул воротничок задом наперед и отправился со мной и отцом смотреть русский балет. Коммунист явно чувствовал себя не в своей тарелке, и когда Берни — фотограф, по обыкновению, выжидающий дичь покрупнее, — подошел к нам, Бриммер взглянул совсем затравленно. Жаль, что Стар отправил Берни восвояси: от снимка я бы не отказалась.

К моему удивлению, Стар выпил три коктейля подряд.

— Теперь ясно, что в любви вам не повезло, — заметила я.

— С чего вы взяли, Сесилия?

— Коктейли.

— Я же не пью. Желудок слабый, я в жизни не напивался.

— …два, три, — пересчитала я.

— Не заметил. Даже вкуса не почувствовал. Так и знал, что-то не то.

Его взгляд остекленел, сделался чуть ли не безумным — но лишь на миг.

— А у меня первый глоток за неделю, — поддержал беседу Бриммер. — Отпьянствовал свое на флоте.

Стар вновь поглядел остекленело, по-дурацки мне подмигнул и заявил:

— Промывал мозги морякам, сукин сын.

Бриммер, сбитый с толку, по-видимому, решил принять выпад за часть вечерней программы и слабо улыбнулся. Стар тоже ответил улыбкой — и я, с облегчением рассудив, что все идет в согласии с великой американской традицией, попыталась взять беседу в свои руки, однако Стар вдруг пришел в себя.

— Вот вам типичный пример, — отчетливо сказал он Бриммеру. — Лучший голливудский режиссер, в работу которого я не вмешиваюсь, то и дело норовит вставить в картину то педераста, то еще что-нибудь оскорбительное для публики. Впечатывает как водяной знак в купюру — не вырежешь. И каждый раз католический «Легион благопристойности» подступает на шаг ближе, приходится жертвовать частью хорошего фильма.

— Типичная организационная проблема, — согласился Бриммер.

— Именно. Бесконечная борьба. А теперь этот режиссер мне заявляет: дескать, у них есть режиссерская гильдия и мне не позволят угнетать бедных. Вот чем вы вредите.

— Мы здесь напрямую не замешаны, — улыбнулся Бриммер. — На режиссеров не очень-то повлияешь.

— Режиссеры всегда были мои друзья, — гордо сообщил Стар. Так, наверное, Эдуард Седьмой хвастался тем, что вращается в лучшем европейском обществе. — Хотя кое-кто меня и возненавидел. С появлением звука я стал брать режиссеров из театров — всем пришлось из кожи вон лезть и заново учиться, мне этого так и не простили. Тогда же мы привезли сюда целую орду сценаристов; я их считал славными парнями, пока они не сделались поголовно красными.

Вошел Гэри Купер и сел в углу со свитой, члены которой ловили каждый его вздох и, судя по всему, преспокойно жили на его средства. Женщина у дальней стены обернулась — я узнала Кэрол Ломбард. Что ж, по крайней мере Бриммер насмотрится на знаменитостей.

Стар заказал порцию виски с содовой, тут же вторую, а съел только несколько ложек супа. Зато нес ужасающий вздор о том, что вокруг одни бездельники, на которых ему, мол, плевать, потому что он при деньгах, — обычная тема для отца с приятелями. Стар, видимо, понял, что при посторонних такое звучит дико — может, раньше он таких бесед и не слышал, — во всяком случае, он замолк и выпил крепкого кофе. Я любила Стара несмотря ни на какие речи, но страшно было подумать, что в памяти Бриммера он останется именно таким. Мне хотелось, чтобы Бриммер увидел его виртуозом своего дела, а вместо этого Стар изображал из себя злобного надзирателя, причем до такой степени бездарно, что сам же первый закричал бы «халтура!», случись ему увидеть всю сцену на экране.