Он признает лишь то, что абсолютно доказано, но держит в своих руках десятки, не знаю, может, сотни судеб. Ему наплевать на этих людей, он молчит, пытаясь сохранить собственную жизнь. Как только Рубикон будет перейден и высшая мера наказания станет неотвратимой, человек потопит всех. И поверь мне, следователю прокуратуры, потонут виновные, почти невиновные и многие невинные тоже потонут. Слишком велика засасывающая воронка, уже не имеет значения, кто в центре, а кто с самого края. Окажись Артеменко в руках прокуратуры, участь главного преступника была бы решена. Люди, оставшиеся на свободе, не могли допустить этого. И ты прав, Отари Антадзе взяли за горло. Если бы это касалось лично его, Отари бы умер, но не стал предателем. Уверен. Посмотри мне в глаза. Я уверен. Отец Антадзе и дед Антадзе поступали, как все, жили по старым правилам. Уверен, старики и не догадываются, что поступали плохо и преступно, и сегодня погубили сына и внука. Неужели жизнь преступника Артеменко могла остановить Отари? Я не оправдываю его, пытаюсь понять, хочу, чтобы и ты понял. Ты мне скажи, в принципе это не имеет значения, но я хочу знать. Отари убил собственноручно?
– Нет, он выпустил Кружнева. У Антадзе не было яда, Антадзе не схватил бы за волосы, ударил бы кулаком по шее и вложил капсулу в открытый рот. Он убил не собственноручно, тебе легче?
– Что с людьми делает ложь? Ты, коллега, понимаешь, любого человека, тебя, меня можно превратить в нечеловека. Только не говори мне, что ты никогда ни при каких обстоятельствах… Ты человек с богатейшей фантазией, лучше меня можешь придумать обстоятельства, при которых Лев Иванович Гуров возьмет в руки молоток и размозжит затылок ближнему своему.
Гуров почти не слушал следователя, думал, реконструировал события, которые произошли в последние часы.
«В отдел милиции поступила телефонограмма об этапировании Артеменко в прокуратуру. И об этом сразу узнали люди, которые играли по старым правилам. Наверняка ход с дедом и отцом Антадзе был приготовлен заранее, наверное, завели папочку, подшили соответствующие документы, и когда Отари расписался в получении телефонограммы, его поставили перед выбором: либо Артеменко перестанет существовать, либо отец и дед пойдут в тюрьму. Точно, в одиннадцать утра Антадзе пропал, я не мог его найти, а когда он появился, это был другой человек. Он принял решение и начал готовиться. Он не изьял капсулу у Кружнева, решив его использовать. Он не хотел допрашивать горничную Иванову, ведь Кружневу надо было обещать свободу. Но Антадзе, – Гуров даже про себя не называл его ни по имени, ни по званию, – боялся меня насторожить. Я мешал, он меня возненавидел. Дальше все было сравнительно просто. Он переговорил с Лебедевым. Инструктировать Кружнева пришлось дольше, но и тот, в конце концов, сообразил. Горничную Иванову инструктировал не Антадзе, кто-то другой. Она – слабое звено, женщину можно было бы заставить рассказать правду, но на Антадзе она не выведет, ее показания ничего существенного не дадут. Кружнев и Лебедев замазаны в деле по самые уши, но сейчас, почувствовав силу, они не скажут ничего. Тот редчайший случай, все известно и ничего не доказуемо».