Отсюда можно было разглядеть вывеску, висевшую над дверью.

«ИОСИФ БАРАНОВ. БРИЛЛИАНТОВЫЕ, ЗОЛОТЫЕ И СЕРЕБРЯНЫЕ ИЗДЕЛИЯ», прочёл инженер и пробормотал:

— Ничего не понимаю.

Перебежал к витрине, заглянул внутрь — благо в магазине зажглось несколько электрических фонарей.

Внутри было темно, лишь мелькали проворные тени. Но вдруг внутренность помещения озарилась нестерпимо ярким сиянием, во все стороны рассыпался огненный дождь, и стало видно стеклянные прилавки, снующих вдоль них людей и дверцу сейфа, над которой склонился человек с газосварочным аппаратом — самоновейшей конструкции, Эраст Петрович видел такой на картинке во французском журнале.

На полу, прижавшись к стене, сидел связанный человек, по виду — ночной сторож: рот заклеен пластырем, по разбитой голове стекает кровь, безумные глаза таращатся на сатанинское пламя.

— До чего д-докатилась японская агентура! — обернулся Фандорин к подошедшему камердинеру. — Неужто у Японии так плохо с деньгами?

— Сруги его веричества микадо не грабят, — ответил Маса, разглядывая живописное зрелище. — Это нарётчики. «Московские рихачи» — я читар в газете: наретают на авто ири на рихачах, очень рюбят прогресс. — Лицо японца просияло улыбкой. — Как хорошо! Господин, я могу вам помогать!

Эраст Петрович уже и сам понял, что стал жертвой заблуждения — принял обычных варшавских бандитов, прибывших на гастроли в Москву, за диверсантов. Сколько времени потрачено впустую!

А как же Брюнет, пассажир из шестого купе, столь подозрительным манером скрывшийся с места катастрофы?

Да очень просто, ответил сам себе инженер. В Петербурге третьего дня совершено дерзкое ограбление, о котором взахлёб писали все газеты. Неизвестный в маске остановил карету графини Воронцовой, обобрал её сиятельство до нитки и оставил на дороге голой, в одной шляпке. Пикантность в том, что именно в тот вечер графиня поссорилась с мужем и переезжала в родительский дом, тайком прихватив с собой все драгоценности. То-то Лисицкий рассказывал, что обитатели дачи называли Брюнета «лихой башкой» — и в Питере дело провернул, и к московской акции поспел.

Если б не горькое разочарование, не досада на самого себя, Эраст Петрович вряд ли стал бы вмешиваться в уголовщину, но злость требовала выхода — да и ночного сторожа было жалко, не прирезали бы.

— Брать, когда станут выходить, — шепнул он слуге. — Одного ты, одного я.

Маса кивнул и облизнулся. Но судьба распорядилась иначе.

— Панове, шухер! — отчаянно крикнул кто-то — должно быть, увидел за стеклом две тени.

В ту же секунду ацетиленовое сияние погасло, вместо него из кромешной тьмы грохнул багровый выстрел.

Фандорин и японец с идеальной синхронностью отпрыгнули в разные стороны. Витрина рассыпалась с оглушительным звоном.

Из магазина стреляли ещё, но теперь уж вовсе впустую.

— Кто выпрыгнет — твои, — скороговоркой бросил инженер.

Пригнувшись, ловко перекатился через засыпанный осколками подоконник и растворился в чёрных недрах магазина.

Там орали, матерились по-русски и по-польски, доносились звуки коротких, хлёстких ударов, а по временам помещение озарялось вспышками выстрелов.