– Хороший монолог, старик. Нужно его куда-нибудь вставить. Можешь повторить на магнитофон?

– Блин! Вокруг тебя рай, а у тебя никаких эмоций! Ты стал настоящим американцем, бесчувственным, как все они. Или ты и был таким?

– Был, Саша. Всю жизнь.

– А что? Разве нет? Если посмотреть твою жизнь, ты давил свои чувства ради достижения каких-то других целей. Пренебрег ради них карьерой в кино и любимыми женщинами, ночевал на вокзалах и даже услал сам себя в эмиграцию ради своей заветной «Главной книги». Устроил в своих книгах публичную, на весь мир порку КГБ и советскому режиму, а теперь – нашим миллиардерам-олигархам…

– Саша, не надо так высоко, я еще жив.

– Мне одно не понятно: если это действительно «заветная» книга, о которой ты мне рассказывал, почему ты не написал ее тогда же, по горячим следам? Почему тянул столько лет?

– Это хороший вопрос. Сегодня какое число?

– Ты сам знаешь – двадцать седьмое марта, день рождения Ростроповича.

– Саша, в марте семьдесят девятого года я дал подписку о неразглашении фабулы этой книги. Запрет распространялся на двадцать лет.

– Запрет на фабулу? Я не понимаю. Кому ты дал подписку?

– Об этом ты прочтешь в романе «Римский период».

– Минуточку! Ты не можешь рассказать мне фабулу своей книги? Я что – стырю ее?

– Саша, не нужно меня пытать. В марте семьдесят девятого КГБ проводил в Риме совершенно уникальную операцию, а ЦРУ пыталось эту операцию сорвать. Я был участником событий, но дал подписку о неразглашении на двадцать лет. Всё. Больше я не могу сказать об этом ни слова.

– Насколько я понимаю, ты дал эту подписку не в КГБ…

Я молчал, я и так сказал ему о своей работе больше, чем когда-либо кому-либо.

Набирая скорость, мы въехали в туннель и через двести метров выехали из него уже во Франции. Там сиротливо торчали пустые будки бывшего пограничного поста, в них не было ни души, и мы проскочили этот пост, даже не сбавив скорость. Я вспомнил, как ровно двадцать пять лет назад в Паневежисе Донатас Банионис говорил мне в три часа утра, когда мы в честь знакомства допивали третью бутылку коньяка: «Кто придумал границы, пограничников, колючую проволоку? По какому праву один человек может запретить другому человеку поехать в Японию, во Францию, в Африку? Мы родились на Земле, и она вся наша – как можно отнять у людей право посмотреть ее всю? А тут какие-то солдаты стоят на границе и говорят мне, что туда нельзя и сюда нельзя…»

– Знаешь, Саша, здесь, пожалуй, Европа обошла Новый Свет, – признал я. – Мы въехали ночью в Италию, теперь выезжаем из нее во Францию и – ни таможни, ни паспортного контроля! А у нас на границе США и Канады все-таки стоят пограничницы. Паспорта не проверяют, но спрашивают: «Where are you going? Куда ты едешь?»

– То-то же! – польщенно сказал Саша. – Да здравствует Франция! А вообще, ты представляешь, что такое влюбиться в совершенно чужую страну, языка которой не знаешь, где ты не ходил в детский сад, не пел «На просторах Родины чудесной» и не целовался с девочками в девятом классе? Ведь это даже не то, что влюбиться в чужую жену или девушку. В конце концов, самую безумную влюбленность в женщину можно перебить влюбленностью в другую, еще более прекрасную женщину. И от самой замечательной жены нередко уходят к более молодой и соблазнительной. Но тот, кто однажды полюбил Францию, не уходит от нее никогда! Нет в истории примеров французских перебежчиков! А вот в обратную сторону, то есть людей, переселившихся во Францию, – гигантское количество! Причем – каких людей! Твой друг Ростропович, который припеваючи жил в США и может, вообще, припеваючи жить в любой стране мира, в конце концов все-таки поселился в Париже. И разве он один? В Париже живет несметное количество всемирно знаменитых иностранцев. А русских вообще пруд пруди! Так что же такое Франция? Я хотел бы сделать о ней фильм, но так, чтобы зрители полюбили ее моей любовью.