– Ты такая и есть, – сказал я.

– Не перебивай… И я гляжу в чьи-то огромные глаза… Словно изнутри большого стеклянного бокала. И отвечаю на какой-то сложный вопрос. Я радуюсь, что могу так хорошо и складно ответить, но постепенно понимаю, что меня создали именно для того, чтобы я на него ответила, и, договорив до конца, я тут же исчезну – поскольку я и есть ответ. Но мне совсем не грустно. А наоборот, легко и весело. И немного жалко того, с кем говорю, потому что он и есть вопрос, на который я отвечаю. И когда я кончусь, он никуда не исчезнет, а так и будет задавать и задавать себя дальше… Но другого ответа уже не будет.

– А кто это был? – спросил я.

– Алекс… Это был ты. Только какой-то старый и мудрый. И ты плакал. Что это значит? Наверно, все из-за вчерашней пчелы?

– Мои учителя уверяли, – ответил я, стараясь говорить небрежно и весело, – что сны никогда не означают чего-то отличного от них. Они означают лишь сами себя. Именно в этом их прелесть. Привычка искать в сновидении смысл – это психическая уринотерапия. Сон – это просто сон. И ничего больше.

Юка кивнула – как мне показалось, недоверчиво.

– Лучше скажи, – продолжал я, – отчего ты раньше никогда не рассказывала про свои сны?

Юка нахмурилась.

– Мне раньше ничего не снилось, – сказала она. – Ничего, что я могла бы вспомнить. Почему?

– Чистая совесть и хорошее здоровье, – отшутился я.

Но я понимал, почему раньше ей не снились сны. Раньше, как только я засыпал, она исчезала. А появлялась, когда я просыпался и опять поднимал на нее глаза.

Мне захотелось побыть одному, и я ушел к себе.

Раньше это было так просто: побыть одному. Но теперь, чем бы я ни пытался заниматься, Юка заслоняла мне все. Мысль о том, что она сидит в своей комнате одна – на самом деле одна – и думает о чем-то, уже никак не связанном со мной, не давала мне покоя.

Странно, но, когда я был полностью уверен в ее реальности, я никогда не задумывался, чем она занимается в одиночестве.

Наверно, теперь я чувствовал себя ответственным за все, что с ней может случиться. И еще за то, что она может натворить. Мне казалось, она обязательно выкинет что-то дикое и ее нельзя оставлять одну.

А если она, как Киж, сочтет бытие мукой – и действительно удавится на своем зеленом шнуре, как пугал меня ее авторский коллектив?

В общем, не прошло и нескольких часов, как я отправился к ней в гости.

Предчувствие меня не обмануло.

Юка сидела на полу, а перед ней лежал золоченый Франклин, прежде стоявший в ее гостиной. Это была дорогая дворцовая модель, инкрустированная драгоценными камнями. Но Юка оказалась безжалостна, как ребенок, – Франклин был разобран на части, а кое-где просто разломан. Инструментами ей послужил обычный столовый прибор; вилка и нож из мягкого серебра были сильно погнуты.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Смотрю, что у него внутри, – отозвалась Юка.

В разломе на животе Франклина виднелась большая белая коробка с эмблемами элементов.

– Ты его убила, – сказал я.

Словно услышав, голова Франклина моргнула золочеными веками и тихо пропела:

– Пигманцы пигманцы пигманцы чигиринь… Кидаяки кидаяки кидаяки цидилинь…