– Какое тебе дело до них?

– Нам ни до кого нет дела… так ты думаешь?

Лицо у Филипа стало злым и упрямым, и Мэри испугалась. Прежде ей не доводилось видеть своего мужа в таком состоянии.

– А разве нет, нет разве? – она открыто выразила свое несогласие. – Что, мне обо всех надо заботиться?

– Не понимаю тебя.

Филип удрученно вздохнул и оттолкнул от себя поднос с завтраком:

– Убери. Не хочу больше.

– Но, Филип…

Он нетерпеливо взмахнул рукой. Мэри взяла поднос и вышла из комнаты. Филип подъехал к письменному столу, взял ручку, внимательно посмотрел в окно. Непонятная тоска охватила его. От недавнего возбуждения не осталось и следа. Им овладело безразличие, но он смог взять себя в руки. Быстро набросав две страницы, Филип откинулся в коляске и задумался.

Что ж, это весьма правдоподобно, такое возможно. Но полного удовлетворения не было. На правильном ли он пути? Нет уверенности. Чертовски недостает ясного мотива преступления. Какая-то непонятная деталь все время от него ускользает.

Он нетерпеливо вздохнул. Скорее бы приехала Тина, и все встанет на свои места. Вот бы ему удалось выяснить обстоятельства этого дела только в тесном семейном кругу. Большего он и не желал. Если бы на первых порах истина стала известна только им, сразу же изменилась бы удушающая атмосфера в семье. Все вздохнули бы с облегчением, все, за исключением одного человека. А он сам и Мэри могли бы вернуться домой и…

Тут его размышления прервались. Он вдруг отчетливо осознал свою собственную проблему. Ему вообще не хотелось возвращаться домой, возвращаться к этому неукоснительному распорядку, сияющим занавесочкам, сверкающей бронзе. Аккуратная, яркая, ухоженная клетка! И он заточен в эту клетку, прикован к инвалидному креслу, окруженный заботами любящей жены.

Его жена… Подумав о жене, он мысленно увидел два совершенно разных существа. Одно из них – это девушка, на которой он женился, белокурая, голубоглазая, нежная, сдержанная. Он полюбил эту девушку, ему нравилось ее поддразнивать, а она удивленно и настороженно его разглядывала. То была его Полли. А потом появилась Мэри… твердая, как сталь, страстная, но холодная, не способная к нежной привязанности… Мэри, которую никто, кроме ее собственной персоны, не интересовал. Да и он, ее муж, интересовал лишь потому, что принадлежал ей.

Вспомнилась строка из французского стихотворения… Как это там?

«Венера вся во власти страсти своей…»

Эту Мэри он не любил. У нее были холодные голубые глаза, глаза незнакомого ему человека.

Филип засмеялся. Видимо, у него, как и у всех в этом доме, начали сдавать нервы. Он вспомнил рассказы тещи о его жене. О маленькой ласковой белокурой девчушке из Нью-Йорка. О том, как этот ребенок, обхватив ручонками шею миссис Эрджайл, закричал: «Хочу остаться с тобой! Ни за что не уеду!»

Разве в этом не проявилась ее привязанность? К тому же как это не похоже на теперешнюю Мэри! Возможно ли столь разительное несходство между ребенком и женщиной? Трудно, почти невозможно представить, чтобы в Мэри заговорил голос привязанности, чтобы он зазвучал столь отчетливо.