– Нет! – Слово непроизвольно слетело с ее губ. Она подошла к нему и опустилась на колени у кресла. – Не хочу, чтобы ты вмешивался в эту историю, Фил. Не вздумай расставлять людям ловушки. Пусть дело идет своим чередом. Бога ради, пусть все идет, как идет!

Филип приподнял брови.

– Поживем – увидим, – сказал он. И положил руки на ее гладкую золотистую голову.

Майкл Эрджайл лежал на кровати без сна и напряженно вглядывался в темноту.

Мысль сновала, как белка в колесе, постоянно возвращаясь к прошлому. Почему он не мог избавиться от воспоминаний? Почему перебирал год за годом прожитую жизнь? Какое это имело значение? Отчего столь явственно вспоминалась ему неопрятная, но веселенькая комната в лондонской трущобе, где он обитал? Как там было интересно и весело! А уличные забавы, когда они сходились с другими мальчишками стенка на стенку! А его мама со сверкающими золотистыми волосами! Косметику она применяла дешевую, это он осознал, когда повзрослел. Иногда его настигала ее неожиданная ярость, сопровождаемая увесистыми шлепками (джин, разумеется), а временами приводила в восторг ее бесшабашная веселость, порожденная хорошим настроением. С каким аппетитом они уплетали за ужином рыбу с жареной картошкой, а мама пела душещипательные романсы. Изредка она ходила в кино, конечно, в сопровождении какого-нибудь дяди… так его заставляли их называть. Его собственный отец слинял уже в раннем детстве, когда отцовский облик еще не отложился в памяти ребенка. Мать не баловала сына, но не вытерпела, когда очередной дядя как-то поднял на него руку. «Оставь нашего Мики в покое», – сказала она.

А потом наступила эта потрясающая война. Ожидание гитлеровских бомбардировщиков, завывание сирен, стоны, минометы, бессонные ночи в метро. Вот это да! Вся улица была там с сандвичами и лимонадом. Поезда куда-то мчались почти всю ночь. Вот жизнь была, да! Событий хоть отбавляй!

После они привезли его сюда – в деревню. Захолустное местечко, где ничего интересного не случалось.

«Ты вернешься обратно, душенька, когда все закончится», – пообещала мама, но произнесла она это как-то рассеянно, и он даже ей не поверил. Казалось, ей никакого дела не было до того, куда он уезжает. Отчего же она сама не поехала? Многих детей с их улицы увезли вместе с мамами. А его мать уезжать не захотела и отправилась на север с новым дядей, «дядей Гарри», работать на военном складе. Ему бы сразу это понять, хотя и трогательное было прощание. Он не нужен ей… Джин ей нужен, джин да еще всякие дяди…

Он здесь будто в плену, в заключении, кормят его какой-то диковинной, безвкусной, но «полезной для здоровья» пищей; спать отправляют, подумать страшно, в шесть часов после дурацкого ужина с молоком и бисквитами; сон не идет, плакать хочется, вволю под одеялом наплачешься при мыслях о маме и доме.

И все из-за этой женщины! Она забрала его, никуда не отпускала. И все лезла со своими наставлениями, заставляла играть в какие-то глупые игры. Чего-то от него добивалась, а чего – непонятно. Ладно. Можно подождать. Он терпеливый! Когда-нибудь наступит же такой славный денек, и он поедет домой. Домой, к своим улицам, мальчикам, сверкающим красным автобусам, метро, рыбе с картошкой, потоку автомобилей, бегающим по чердакам кошкам… С ума сойдешь, едва подумаешь об этих радостях. Надо ждать. Не вечно же война будет идти. Он застрял в этом дурацком местечке, а Лондон весь разбомбили, половина Лондона сгорела. Ого! Сколько же там огня, и людей убивают, и дома рушатся.