– Да уж, такие вот пироги, Тань… – тихо пробормотал он, закончив вслух свой внутренний монолог.

– Ну да… – будто поняв до конца все, что он хотел ей сказать, тихо проговорила Таня. – Такие они, Пашенька, эти пироги…

Ей отчего-то вдруг очень легко сделалось. Так легко, что вздохнулось полной грудью и засмеяться захотелось. Просто так. Без причины. Хотя почему это без причины? Причина как раз была. Счастьем называется. Потому что сидит рядом Павел Беляев, молчит так замечательно, так многозначительно, так вцепившись сильными пальцами в колесо руля… Как хорошо, что он сейчас ей не говорит ничего! И как хорошо, что она понимает, о чем он сейчас ей не говорит…

– Ты чего улыбаешься, Тань? – тихо спросил Павел, повернув к ней голову.

– Да так… Хорошо мне и улыбаюсь…

– А… Ну да… А тебе идет, когда ты улыбаешься… Ты еще красивее становишься…

– Я? Красивее? – удивленно повернула она к нему голову. – Это ты с кем сейчас разговариваешь, Павел? Со мной, что ли?

– Ну вот, и кокетничать уже научилась, слава богу… – тихо рассмеялся он, выпустив, наконец, из рук многострадальный руль на свободу. – Да и то, давно уж пора…

– Так что ты мне все-таки сказать-то хотел, Павел? Или передумал уже?

– Нет, не передумал. Скажу. Да ты и сама уже наверняка знаешь что… Только… Я тебе сейчас, Тань, про любовь ничего пока говорить не буду, ладно? Я пока и сам не знаю, что это. И ты мне ничего не говори. В смысле – «нет» не говори. Пожалуйста. Я ведь только сейчас понял, зачем меня тогда, пьяного, к тебе среди ночи потащило с этим дурацким предложением. Это я сам себя вроде как убедил, что так надо, что лучшей для Гришки матери я и не найду никогда. А на самом деле… Знаешь, как говорят? Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме…

– Ну что ты, Павел… Вот тоже, чего придумал… – вдруг то ли испугалась, то ли рассердилась Таня, и даже руками на него слегка замахала. И отвернулась к окошку. А про себя подумала – молчал бы уж лучше! Когда он молчал, как-то спокойнее ей было. Да и не знала она, как ведут себя женщины в таких случаях. Опыта у нее не было. Вот с Петровым – там все по-другому было, конечно. Там она такого стеснения совсем даже и не чувствовала. А тут такая вдруг оторопь напала, что даже повернуть обратно голову в его сторону страшно стало. Нехорошо, наверное.

Надо ведь как-то по-другому, наверное, а не махать руками, как деревенская дурочка…

– Только не гони меня, Тань, ладно? Руками маши, конечно, сколько хочешь, только совсем не гони… – мягко рассмеялся Павел, дотронувшись рукой до ее твердо скрученной волосяной фиги на затылке. – Волосы у тебя какие красивые… Теплые, тяжелые…

– Да я и не гоню. Что ты? – неловко мотнула она головой, пытаясь вывернуться из-под его руки. – Да разве я… Чтоб тебя – и вдруг прогнать…

Внутри у Тани тут же дрогнуло, съежилось и повернулось, прошлось по телу то ли коликами легкими, то ли судорогой какой забытое на время самое главное ее обстоятельство – напомнило так о себе ревниво. Чего это ты, мол, не запамятовала ли обо мне, случаем? Она инстинктивно положила руку на живот, напряглась вся, будто от боли. И впрямь, чего это она уши тут развесила. Сидит, краснеет, как невеста какая без места. А у нее, между прочим, внутри свои обстоятельства волнуются, о себе напоминают…