Вспомнив про бабку Пелагею, Таня взгрустнула чуть, вздохнула летуче и стала вглядываться в экран французского телевизора, где какая-то пожилая пара выясняла, по всей видимости, отношения. Довольно скучно выясняла – так, бормотали мужчина с женщиной друг другу слова какие-то по очереди, быстро, картаво и в нос, будто простуженные. По другой программе футбол показывали, еще по одной – оркестр какой-то наяривал… Ничего интересного. И спать совсем расхотелось. Поднявшись с дивана, Таня подошла к большому окну, отвела в сторону легкую белую занавесь. Полная луна во французском небе торчала равнодушная и желтая, как сквозная дыра в темноте. Газонная трава серебрилась под ее светом, будто ночная вода в тихом озере. Красиво. Интересно, почему у них трава зимой растет? Конец февраля на дворе, а у них трава. И тишина такая…
Вернувшись к дивану, она прилегла на подушки с мыслью в голове, что надо бы встать и постелить себе постель по-настоящему, но тут же и уснула, словно провалилась куда. И сны ей приснились за короткий остаток ночи самые разные. То самолет снился, то Левушка с Ленусиком, а потом вдруг бабка Пелагея к ним присоединилась, и будто была она в таком же розовом балахоне с перьями, как у Ады, только вместо перьевой шапочки на голове прежний белый платочек…
Глава 11
Проснулась она от яркого луча солнца, нахально уткнувшегося прямо в глаза и заставившего поднять голову с подушки. И долго понять не могла – где это она. А вспомнив, села, проворно протерла глаза и вновь стала осматриваться – в утреннем свете комната выглядела еще краше и уютнее, чем при темном ночном окне. Шел будто от этого окна особый какой-то свет, ласковый и теплый, и был он одной породы с желто-синим пушистым ковриком под ногами, с кремовыми шершавыми плитами пола, с теплыми сливками диванных подушек. Сразу было понятно, что не редким гостем заглядывает в эту комнату солнечный свет, а, наоборот, является чуть ли не хозяином ее, и будит тоже по-хозяйски – вставай, мол, чужая женщина, давай знакомиться, что ли…
Таня, улыбнувшись, потянулась от души, подошла к окну, раздернула белые замысловатые шторы. За окном было чудесно! Истошно-синее небо соревновалось в яркости своей синевы с зеленью большого газона, каким-то хитрым способом стриженные квадратные кусты сторожили по краям белые дорожки, и заметно было к тому же, что там, за окном, очень тепло, будто тепло это было видимым глазу и ощутимым состоянием. Можно открыть окно, к примеру, протянуть руку и взять его полную пригоршню, и опрокинуть себе на лицо…
Быстро умывшись и натянув на себя юбку с блузкой, Таня осторожно выглянула в коридор, подошла к соседней двери, прислушалась. Ухо уловило переливчатый ласковый женский голосок:
– Ну, Матвейка, ну чего ты… Смотри, какая машинка! Мы сейчас моторчик заведем, и она сама поедет…
Тихонько постучав и приоткрыв дверь, Таня просунула в образовавшуюся щель голову и с ходу наткнулась на досадливый взгляд красивой белокурой женщины, расположившейся на ярком голубом ковре прямо в шелковой блескучей пижаме. Отя сидел перед ней понуро, тоже в пижамке, сложив губы горестной скобочкой и глядя подозрительно на машинку у нее в руках, и было видно, что он уже плакать собирается. Осталось только вдохнуть воздуху побольше, и… Оглянувшись на Таню, он дернулся и будто икнул на вдохе, перекрывая на подступах коварные слезы, подскочил с ковра тугим мячиком и полетел к ней радостно, и вскарабкался шустрой обезьянкой, обхватив ее, как обычно, и замер, уткнувшись Тане в шею. Подняв на женщину глаза, Таня отвела свободную руку в сторону, улыбнулась виновато и чуть гордо – что, мол, теперь поделаешь…