Усевшись, наконец, в удобное самолетное кресло, она вздохнула с облегчением, откинула голову на мягкую спинку. Ну вот и все, слава богу. Можно и расслабиться, можно и оглядеться в новой обстановке. Можно и Отю покормить, наконец, прихваченным с собой в дорогу детским творожком да напоить кефиром из бутылочки. Устал малыш, сейчас поест и спать будет. А она в окошечко маленькое поглазеет – интересно ж все-таки! Полетит высоко в небесах, аки птица… Теперь уж можно и не бояться – теперь уже все. Самую главную свою задачу – в самолет сесть – она выполнила. А там, в Париже, ее встретят…
Однако еще одно приключение Таня все ж таки умудрилась себе устроить. Надивившись сервису самолетному и напившись всяческих соков, которые все везли и везли на большой телеге по проходу, все предлагали и предлагали вежливые улыбчивые бортпроводницы, она вдруг почувствовала непреодолимую тягу к обычному физиологическому отправлению, одним словом – пописать приспичило, хоть плачь. И Отя как раз закряхтел-проснулся, завозился у нее на коленях. И ему бы памперс поменять не мешало. В общем, решилась Таня еще на один подвиг – в туалет пробраться. И все бы у нее удалось, и дверь туда легко и без проблем закрылась… А вот обратно открыть Таня ее уже не смогла. И так по замку царапала, и этак… С той стороны уж и постучали несколько раз, и подергали – хоть караул кричи! Она совсем уже было отчаялась и даже всплакнуть решила от бессилия, усевшись на красивый самолетный унитаз, и Отя уже приноровился поддержать ее в неожиданном горе, тихонько захныкав, но вовремя и опомнилась – соскочила и снова принялась с прежним упорством нажимать на проклятое хитрое устройство. Неожиданно для нее, случайно совсем, пальцы сами собой сделали нужное какое-то движение, и дверь – о, счастье! – подалась наконец… Со вздохом облегчения и одновременно низко опустив от стыда голову, Таня вышла на свободу, пробормотав собравшимся у туалетных дверей страждущим свои извинения. А плюхнувшись на сиденье, рассмеялась тихонько, про себя почти. Вот же ворона деревенская! Ей бы сидеть в своем Селиверстово, а не по Парижам шастать…
Отя снова задремал, свернувшись на коленях калачиком. А на нее вдруг острый приступ счастья напал. Как-то вдруг осознала она разом с ней сейчас происходящее. Раньше просто думать об этом боялась, а теперь взяла и осознала. Она же в Париж летит! Она там жить будет! Отю растить! Счастье-то какое, господи! И, как бывает на крутом вираже дорог ли, судеб ли, душа ее вдруг взметнулась на вдохе и остановилась, замерла в мгновении. И губы растянулись в тихой улыбке, и зашептали привычное: «Спасибо, спасибо тебе, Господи… Спасибо за счастье, что посылаешь на мою голову полными пригоршнями…»
Молитв как таковых Таня и не знала особенно. Да и верующей была так себе, в церковь редко, от случая к случаю хаживала. Просто привычка у нее такая была – за все Бога благодарить. Совсем, совсем забыла Таня Селиверстова, что не надо бы так высоко душой взлетать да рассыпаться благодарением, что не любит Господь, наверное, всего этого. Тут же и сердиться начинает. Раз, мол, счастливая ты, значит, сильная очень. Значит, и муками потерзаться пора пришла, не все тебе жить в радости. Уж сколько этому правилу Таня учена жизнью была, и все не впрок…