Хотя родители Бернарда видели, что их сын вернулся с войны надломленным человеком, они настояли, чтобы в доме все было по-прежнему. Лиоте ничего не оставалось, как согласиться с этим решением. Некоторое время они жили вместе и старались быть вежливыми и обходительными, едва ли не счастливыми, а потом папа с Бернардом сделали гаражную пристройку и оборудовали в ней небольшую комнату, где поставили кровать. Из окон этой комнаты был виден сад. О, какими все же горькими были те годы!
Ситуация немного улучшилась, когда мама и папа перебрались из «большого» дома в недавно появившуюся пристройку. Не успели они там поселиться, как через несколько недель папа внезапно умер от инфаркта. И хотя мама Рейнхардт прожила без него тринадцать лет, Лиота могла с уверенностью сказать, что только в последний год ее жизни они с ней, наконец-то, помирились.
— Я недооценивала тебя, — призналась она Лиоте с сильным немецким акцентом, который явственно чувствовался, несмотря на то, что она много лет прожила в Америке и все эти годы настойчиво старалась избавиться от него. Однако с приближением смертного часа акцент лишь усиливался, возможно, потому, что мысленно мама Рейнхардт все время переносилась в свое детство, которое провела в Европе.
Однажды Лиота наклонилась к ней, чтобы подоткнуть лоскутное одеяло, и мама Рейнхардт погладила ее по щеке и со слезами в голосе проговорила:
— Ты была благословением для моей семьи, Лиота.
Первые добрые слова после стольких лет непонимания. Через неделю мама умерла.
Лиоте показалось странным, что она вспомнила эти слова в тот момент, когда наблюдала за тремя соседскими детишками. С торжественной серьезностью спустившись с заднего крыльца своего дома, они через двор чинной процессией двинулись в сад. В руках у мальчика была лопаточка, старшая девочка несла коробку из-под обуви, а младшая заливалась горькими слезами. Никто из детей не проронил ни слова, пока мальчик выкапывал ямку. Он как раз отложил лопаточку в сторону, когда на заднем крыльце появилась их мать. Подошла к ним, что-то проговорила и протянула старшей дочке квадратик миленького цветастого ситчика. Взяв лоскуток ткани, та опустилась на коленки, и ее сестренка что-то достала из коробки. Это был мертвый воробей. Пока младшая девчушка заворачивала крохотное тельце птицы в тряпицу и нежно опускала его в небольшую могилку, мать подняла с земли пустую коробку и отнесла ее в мусорный бак. Потом они все вместе запели гимн, который Лиота раньше слышала на богослужениях.
Но теперь она с трудом узнавала давно знакомую мелодию. Почему они пели протяжно и добавляли лишние ноты? Почему, собственно, не спеть, как надо?
Как только первая горсть земли из маленькой ладошки высыпалась в ямку, младшая из девочек вскочила на ноги, подбежала к матери и прильнула к ее длинной, полосатой, как зебра, юбке. Женщина взяла дочь на руки, прижала к груди и понесла к дому, мальчик в это время закончил похоронную церемонию.
Столько торжественности и столько пролитых по воробышку слез.
О, Господь всемилостивый, позаботится ли обо мне кто-нибудь, когда настанет мой час? Прольет ли кто-нибудь хоть одну слезинку по мою душу? Или же мое бездыханное тело будет лежать здесь, пока зловоние разлагающейся плоти не привлечет внимание какого-нибудь человека?