– Значит, будем корректировать. А в обычной школе-то он учиться сможет?

– Безусловно, да. Хотя проблемы наверняка будут. О них мы поговорим в свое время. Сейчас есть более неотложные задачи.

– А что – если это болезнь, то нет ли от нее каких-нибудь таблеток?

– Вам так хочется покормить Марата лекарствами? Думаете, таблетки научат его не оскорблять бабушку?

– Да нет, это я так спросил, на всякий случай… Ну, так что же надо делать сейчас?

– Объясняю еще раз… – вздохнула я.

В дальнейшем я регулярно встречалась с Наташей. Алик не появлялся, но, по словам жены, педантично следил за выполнением всех рекомендаций. Марат же, вопреки всем предположениям матери, никаких особых истерик устраивать не стал. Как только ему внятно сообщили и показали, что и почему нравится и не нравится окружающим его людям, он тут же проявил себя как совершеннейший конформист. Любимым его вопросом стал: «А это будет – как? Хорошо?»

Однажды, спустя три или четыре месяца после начала терапии, Марат, перебирая старые тетради и вспоминая детей из «обучалки-развивалки», вдруг спросил:

– Так меня выгнали потому, что я был плохой? Не потому что – глупый?

– Ты не глупый и не плохой, – сориентировалась Наташа. – Ты просто не умел правильно себя вести, не думал о других, мешал им.

– А теперь – умею? – тут же поинтересовался Марат.

– Не знаю, – честно призналась Наташа. – Вроде бы, теперь получше стало. Бабушка давно не жаловалась.

– Так может, мне опять заниматься пойти? – непривычно жалобным тоном попросил мальчик. – Мне там рисовать нравилось. И английский. У нас в садике такого нет.

На следующий день Наташа прибежала ко мне.

– А что вы сами-то думаете? – спросила я.

– Ну вот, я его опять отдам, а его опять выгонят. Он же как был непоседа, так и остался. Это для него травма будет. Ведь так?

– В общем, да, – вынуждена была согласиться я. – Здесь есть один острый момент. Когда мы обучаем гипердинамического ребенка чувствовать других людей, у него и у самого шкура становится потоньше. Понимаете?

– Да, понимаю, – закивала Наташа. – Он раньше очень редко обижался. Казалось, что ему все – все равно. Мы на него орем, а он – ноль внимания. Скажет: «Отстаньте!» – и все. А сейчас прямо так и говорит, как мы: «Меня обижает, когда вы…» или «меня это раздражает».

– Отлично, просто отлично! – обрадовалась я. – Видите, не плачет, не злится, не бьется в истерике, а прямо сообщает вам о своих чувствах. Вы ведь это учитываете?

– Конечно! Как вы учили, говорим: «Спасибо, что сказал. Теперь мы поняли, что ты чувствуешь по этому поводу». И свекровь говорит, что он очень повзрослел, и ей теперь гораздо легче с ним договориться. Мы ей про вас толком ничего не говорили. Понимаете, она думает, что психолог – это тот, который психов лечит. Алик как-то попробовал с ней поговорить, а она: «Вы из ребенка дурака-то не делайте!»… А что же все-таки с обучалкой?

Тщательно все обсудив, мы с Наташей решили с общим образованием в этот год больше не рисковать, а отдать Марата в кружок керамики и рисования. Марат охотно согласился и даже умудрился сделаться любимцем руководительницы кружка – веселой девушки-студентки. Кривобокий расписной горшок, подаренный Маратом, довольно долго украшал стеллаж в моем кабинете, пока другой гипердинамический ребенок не уронил и не разбил его. Мне было очень жалко – честное слово.