— Нет.

— Это светятся некрофаги в стенах.

— Да ну! — сказала я. Здание умирало, и его гниющая плоть давала нам свет. Что тут оставалось делать, как не рассмеяться?

Я снова спросила ИллСиб о том, что заставило их сотни тысяч часов назад покинуть Послоград и приговорить себя к жизни под маской эоли в этой микрокультуре изгнанников, но они не ответили. Мы продолжали ждать.

— Всё больше Хозяев покидают город, — сказали ИллСиб. — И многие идут к абсурдам.

— Скоро их станет слишком мало для защиты города, даже если их подготовить.

— У них не будет выбора. ЭзКел их заставят.

— Что у тебя за план?

— Что ты хочешь сделать?

— Вы же знаете, — сказала я. — Брен вам говорил. — По правде говоря, я не знала, как это объяснить. Когда Испанская Танцовщица пришёл, я сказала:

— Смотрите. Я вам покажу.

Я вспомнила движения безъЯзыких пленных. Абсурды приближались, ждать Брена было бессмысленно. С помощью ИллСиб, которые тщательно переводили каждое моё слово, мы начали, сперва очень медленно. И мне, вопреки отвращению к любой власти, которое я испытывала всю жизнь, пришлось взять командование на себя.

Не думаю, что настойчивость — это бацилла, способная передаваться от экзотипа к экзотипу, но ариекаи точно поняли, что я как-то изменилась внутренне. Между нами установилась пламенная связь. Я вспомнила их в «Галстуке», где они были буквально заворожены мной и другими сравнениями.

— Вы хотите лгать, — сказала я Испанской Танцовщице. Я говорила быстро: — Покажите мне, что вы умеете. Насколько вы близки к цели? Начнём прямо сейчас. — Несколько часов я слушала в переводе ИллСиб крохотные неправды, которые произносил он и его маленькая группка. Я записывала и вспоминала, как Сурль/Теш-Эчер делал то, что он делал. В его действиях я видела ключ.

Мы говорили об этом с Бреном. Сурль/Теш-Эчер часто играл словами, размывая уточняющее придаточное до тех пор, пока оно не превращалось в неожиданную ложь. Однако этот метод, хотя и блестяще применённый, оставался всего лишь трюком. Теоретический фокус Сурль/Теш-Эчера был во мне.

В нас — терранцах, превращённых в сравнения, а не просто в сравнениях, — он видел ключ к каким-то фундаментальным и освобождающим неправдам. Его коронная ложь, которую он всегда произносил с блеском истинного денди, пусть и была всего лишь игрой слов, всё-таки намекала на сдвиг, рождённый контактом с нами. До появления людей мы не так часто говорили о некоторых вещах. До появления людей мы не так часто говорили. До появления людей мы не говорили.

В этой лжи, рождённой постепенным отбрасыванием частей предложения, заключался его манифест. До появления людей мы не говорили: так значит, мы будем, можем, должны говорить через них. Фальшивость этого утверждения он превратил в благородную цель. Сурль/ Теш-Эчер, настаивая на некоем «может быть», изменял то, что было на самом деле. Он научился лгать, чтобы показать истину.

— Так, — сказала я Испанской Танцовщице и его компании. — Давайте повторять за Сурль/Теш-Эчером. — ИллСиб перевели. Ариекаи задвигались. — Он указал направление. Вы меня знаете. Я девочка, которой сделали больно в темноте и которая съела то, что ей дали. Расскажите мне, какая я, и мы узнаем, что я такое.