Взгляд упал на «крест Безбородко». Резидент усмехнулся. «Откуда я мог знать, что Кисловский выкинет фортель с подменой креста? Старый лис. Надо будет послать эту бутафорию газетчикам и одновременно сделать анонимный телефонный звонок в банк «Славия». Вот будет потеха! Прижухнут, разбегутся по углам белые эмигрантские крысы… А кредитный договор — кладезь. Шифровка с перечислением источников финансирования «Центра действия» ушла в Москву. Пришлите, prosim[35], товарищ Арабов, агентов-ликвидаторов. Пусть едут к нам в Прагу, Лондон, Париж и Нью-Йорк. Пусть мажут ядом дверные ручки, взрывают дома, имитируют автомобильные аварии или самоубийства. Хватит мне отдуваться за всех. Это не работа резидента. С нетерпением жду благодарности. Посмотрим, что отпишет товарищ Полуянов… Главное — завтрашний день. Завтра улетает «Голиаф». И мой долг остановить его. И не важно, где: на земле или в воздухе. И я это сделаю любой ценой. А иначе, к чему было ввязываться в борьбу? К чему было всю жизнь следовать священной идее диктатуры пролетариата?».

Паук ещё долго смотрел на ночную Прагу. На душе было неспокойно. Это был страх, знакомый с детства. Нет, не боязнь провалить экзамен в гимназии, а беспокойство за свою жизнь, когда, влезая в драку с верзилой из соседнего дома, заранее ясен её исход. И только чудо могло спасти от жестокого избиения. Отказаться от поединка тоже было нельзя… Причины появления этого, щемящего душу, трепета лежали в неизвестности, в предчувствии беды. «Совершенно непонятно, как действовать завтра. Скорее всего, придётся принимать решение на месте, исходя из обстановки. А неподготовленный экспромт в работе разведчика — всегда риск, и чаще всего — смертельный».

После звонка из Хеба от штабс-капитана Ветлугина Ардашев попросил телефонистку соединить его ещё с двумя абонентами. Разговоры длились недолго. «Ну вот и всё», — подумал Клим Пантелеевич и положил трубку на рычаг. В кабинет вошёл Войта.

— Доброе утро, шеф!

— Доброе утро, Вацлав! Присаживайтесь. Надо обсудить предстоящий день.

— А что нас ожидает?

— Арест большевистского агента, внедрившегося в масонское братство господина Кисловского.

— И как скоро?

— Выпьем кофе и поедем. Мария сейчас принесёт.

— Вам что-то о нём известно?

— Кое-что. Например, он курит сигареты «Nil».

— Неужто он настолько глуп, что оставил окурок?

— Ни в коей мере. Помните, в квартире Плечки я собрал в пепельнице почти сгоревшую спичку, окурок папиросы и её пепел?

Появилась секретарь. Она поставила две чашки кофе и, не проронив ни слова, удалилась.

— Да, но тогда, если я не ошибаюсь, там были папиросы «Memphis».

— Совершенно верно. На той папиросе не было чётких следов отпечатков пальцев. Это заставило задуматься. И даже на пепельнице и подлокотниках кресел папиллярные узоры принадлежали только покойному. На ручках дверей Плечки вообще ничего не удалось обнаружить. Значит, убийца их стёр, либо был в перчатках. Тогда очень странно, что он проявил такую небрежность и оставил окурок папиросы. Согласны?

— Бесспорно.

— Сгоревшая спичка свидетельствовала, что преступник прикурил папиросу именно здесь, но я заметил, что количество пепла было намного больше, чем оставляет обычная папироса. Пепел походил на сигаретный. Его вес соответствовал весу пепла от сигареты, которую курил злоумышленник. Я пришёл к выводу, что он принёс с собой чужой окурок от папиросы, а свой сигаретный окурок забрал с собой. Вернее, он не вынул его из мундштука.