Недовольство человеком. – А: Познавай! Да! Но всегда как человек! Как? Сидеть постоянно все пред одной и той же комедией, играть постоянно одну и ту же комедию? Никогда не смотреть на вещи другими глазами? И как бесчисленны ни были бы виды существ, органы которых лучше годятся для познавания! Что же познает человечество в конце всего своего познавания? Свои органы! А это равняется, может быть, невозможности познавания! Больно и отвратительно! – В: Это скверный припадок: тебя обуревает разум. Но завтра ты опять начнешь познавать и опять окажешься в среде неразумия, т. е. опять полюбишь человеческое!

Собственная дорога. Если мы делаем решительный шаг и вступаем на путь, который называют «своей дорогой», то перед нами мгновенно раскрывается тайна: все, кто был дружен с нами, кто доверял нам, – все они воображали себе, что имеют превосходство над нами, и оскорбляются. Самые лучшие из них ведут себя снисходительно и терпеливо ждут, когда мы опять вступим на «правильный путь», а правильный путь знают они! Другие смеются и ведут себя так, как будто мы временно делаем глупость и лукаво указывают соблазнителя. Более злые считают нас заносчивыми дураками и стараются очернить наши мотивы, а худшие видят в нас злейших врагов, жаждущих мстить нам за свою долгую зависимость, и боятся нас. Как же быть? Вот мой совет: начать свою самостоятельность тем, чтобы обещать, за год вперед, всем нашим знакомым амнистию за все их прегрешения.

Далекие перспективы. – А: Но к чему это уединение? – В: Я ни на кого не сержусь. Но мне кажется, что из уединения мне отчетливее и красивее представляются мои друзья, чем когда я бываю вместе с ними. И когда я сильнее всего любил и чувствовал музыку, я жил вдали от нее. Кажется, мне нужна далекая перспектива для того, чтобы хорошо думать о вещах.

Золото и голод. Там и сям встречаются люди, которые превращают в золото все, к чему имеют отношение. В один прекрасный день они откроют, что сами они должны голодать при этом. Вокруг них все блестит, все превосходно, все идеально недоступно, а они ищут вещь, которую им невозможно было бы превратить в золото, и с какой тоской ищут они ее! Точно голодный ищет пищи! За что хватиться им?

Стыд. Вот стоит горячий конь и бьет копытом землю; он ржет, он хочет скакать, он любит того, кто ездит на нем, – но о! позор! сегодня он не может вскочить на него, он устал. Таков позор утомившегося мыслителя пред его философией.

Против расточительной любви. Не краснеем ли мы, поймав себя на страстном нерасположении? Но это должно бы случаться с нами и при страстной склонности, вследствие той несправедливости, которая заключается в ней! Да, еще больше! Есть люди, которые чувствуют себя стесненными и связанными, если кто-нибудь выказывает им свою любовь лишь настолько, сколько он отнимает ее у других. А если скажут нам еще, что мы избранные, что нас предпочитают! Ах! я не могу быть благодарным за такое избрание, я замечаю, что питаю зло к тому, который хочет так отличить меня: он не должен любить меня