Все в ней закоченело от бессильной ярости и гнева, но что она могла сделать? Звенислава не удивилась бы, пожелай этот волк из заморья обесчестить ее и других женщин, обратить в челядь, заставить прислуживать себе. Даже продать за Хазарское море. Но она не ждала, что он предложит мирный договор – не только уцелевшим старейшинам, но и лично ей.

Возродить род… оставить Полоцк своим детям… Но для этого… стать его женой!

– Такие вещи часто случались в древности и случаются сейчас. – Рагнвальд будто прочитал по ее лицу все эти мысли. – Моя сестра вышла замуж за человека, который получил владения наших предков. Женщины часто выходили замуж за прежних врагов и тем помогали установить мир. У меня большая сильная дружина. Со мной вашей земле не придется бояться больше никого: ни латгалов с низовьев Двины, ни тех русов, что правят в Киеве и берут дань со всех, до кого могут дотянуться. Мы с тобой никому никакой дани платить не будем. Я вижу, ты женщина гордая и должна понять, как это важно.

Гордая женщина! Многие посмеялись бы, видя, что он обращает эти учтивые речи к сжавшейся в комок, закоченевшей от горя и страха девчонке лет пятнадцати. Но внутри этого комка Рагнвальд различал сильный и непреклонный дух. Он и сейчас видел, как она идет к нему, протягивая окровавленные ладони, будто хочет показать, что он натворил. Рагнвальд не понимал ее слов, но догадывался об их смысле.

…Ингер, когда ее наконец притащили к Хакону, кричала ему что-то такое же. И уж он-то понял, что она о нем думает, понял до последнего слова! Только радости ему это не принесло. Ингер никогда за словом в кошель не лезла. И отваги перед лицом врага ей хватило бы на троих мужчин.

Ингер не видела мертвого тела своего отца, но уже могла знать, что Горм конунг погиб. Норвежцы наверняка сказали ей об этом. Хакон сообщил ей, что она лишилась разом и отца, и мужа, и тоже убеждал, что для ее же пользы ей лучше смириться и стать его женой. Но успеха не достиг. И не мог достичь. Ингер предпочла умереть, но не смириться…

Подавляя вздох, Рагнвальд отогнал воспоминания и снова посмотрел на сидевшую перед ним девушку. При всем несходстве между нею и рослой, статной, пышногрудой, всегда веселой Ингер он видел в ней то же сердце валькирии, за которое и полюбил дочь Горма. Было неловко уговаривать ее смириться, и сейчас в нем мелькнуло понимание: примерно это чувствовал в тот день Хакон…

И Рагнвальд совсем не хотел, чтобы эта девушка отказывалась от пищи, исторгала съеденное, томилась в лихорадке и, наконец, умерла.

– Я причинил тебе зло, – сказал он, глядя на Звениславу, но видел перед собой лицо Ингер в день той битвы. – Это случается, так боги устроили жизнь. Но я бы хотел, чтобы дальше между нами был мир. Ты можешь принести мир и благоденствие твоей семье и всей земле. Подумай об этом пока, а потом дашь мне ответ. Скажем, завтра. Ступай, – по-славянски сказал он и кивнул Прибине, чтобы проводил ее назад к матери.

Когда Звенислава вошла обратно в баню, княгиня и Велизара кинулись к ней навстречу. Похоже, с ней ничего не случилось, но что-то все же изменилось. Не отвечая на вопросы, она села на прежнее место и уставилась на свои руки. Переворачивала их то вверх ладонями, то вниз, будто искала: есть ли на них еще кровь?