Однако он все же дождался, пока поручик захлопнет за собой дверцу, потом крепко взял его за локоть и бесцеремонно поволок к задку повозки.

— Пойдемте, Аркадий Петрович, посмотрим, — сказал он, кривя рот. — Стоит того, право…

Он направлялся в хвост обоза, и поручик, не задавая вопросов, заспешил следом. Солнце розовым шаром стояло над горизонтом, приподнявшись над ним самую чуточку. Прекрасно видно, что там, в хвосте, вновь собралась немаленькая толпа ямщиков — но на сей раз справа, в глубоких снегах, перемещаются несколько фигур, медленно смыкаясь вокруг длинного непонятного предмета… Тьфу ты, черт, так это же лошадь! Саженях в десяти от тракта глубокая, взрыхленная борозда заканчивалась там, где пурхалась лошадь — увязши в снегу по брюхо, выгибая шею, то рывками вздымаясь над белыми сугробами, то опускаясь в них, как в воду. Донеслось короткое, испуганное ржание. К ней неторопливо продвигались четверо ямщиков, проваливаясь порой по грудь, взмахивая согнутыми в локтях руками, перекликаясь: кто-то надсадно орал, что не нужно лезть в сугроб, нужно зайти сбоку и выгнать на тракт…

И слева от обоза наблюдалась схожая картина: увязшая в сугробах лошадь и неспешно продвигавшиеся к ней ямщики — только эта не билась, а стояла спокойно, Уронив голову, тычась мордой в снег.

Впереди поспешал Мохов в сопровождении Саипа, следом, отстав на пару шагов, рысцой двигался жандарм.

И Позин, и еще кто-то… Они миновали казенные возки. Все трое казаков, сбившись в кучку, глазели в ту сторону, но с места не трогались — очевидно, повинуясь приказу, обязывающему их не отходить далеко даже теперь, когда золота не осталось вовсе. Тут же стоял есаул, смотрел в ту сторону, цепляясь за дверцу, — покосившись мимоходом, поручик убедился, что физиономия Цыкунова искажена чудовищным похмельем: надо полагать, Позин вчера ухитрился напоить его вдребезину и, пожалуй что, правильно сделал, такие переживания, сопряженные с попыткой самоубийства, лучше всего заглушать именно водкой, тогда человек, очухавшись утром, сосредоточится не на вчерашних горестях, а на головной боли и омерзительных ощущениях во всем организме…

— Что, снова? — спросил поручик.

— И еще хуже, — откликнулся Самолетов, не глядя на него.

— Но ведь мы за полсотни верст от того проклятого места…

— Да не знаю я ничего! — рявкнул Самолетов. Опомнился, сказал хмуро: — Простите, нервы…

На сей раз все обстояло совершенно по-другому: никто не загораживал им дорогу тесно сомкнутыми спинами, люди стояли на значительном отдалении от пострадавшего воза. Пробираясь меж ними вслед за Самолетовым, поручик видел вокруг смертельно испуганные лица, мелко, безостановочно крестившихся ямщиков и других, стоявших неподвижно, уронив руки, со столь тоскливой безнадежностью на лицах, что оторопь брала.

И тут же ему самому стало по-настоящему жутко.

По обе стороны оглобель свисали порванные ремни упряжи — это пристяжные в панике собрались, это их ловили. А коренник, валявшийся в нелепой позе, выглядел точно так же, как вчерашний лошадиный труп: из него будто выпили все жизненные силы вместе с плотью, кожа туго обтягивала скелет.