Я отступила на шаг и задела локтем какую-то ткань. Стремительно развернулась – и луч фонарика скользнул по череде крюков, на которых висели одинаковые красные балахоны. Передав фонарик Джорджу, я сняла с крюка один из них. Это было просторное одеяние с капюшоном, наподобие монашеской рясы.

– Святая Матерь Божья! – услышала я.

Бобби отер ладонью лицо. А может, перекрестился.

Я забрала фонарик, и мы с Кроу двинулись обследовать помещение, а Джордж и Бобби держали нас в перекрестье своих фонариков.

Осмотр помещения не выявил ничего обычно встречающегося в подвалах: ни рабочего стола, ни наборной панели с инструментами, ни садового инвентаря, ни раковины для стирки. Здесь не было паутины, мышиного помета, дохлых сверчков.

– Поразительная чистота. – Мой голос эхом отдавался от цемента и камня.

– Поглядите на это. – Джордж переместил луч фонарика в то место, где штукатурка доходила до потолка.

Из темноты скалилось чудовище, похожее на медведя, его туловище было покрыто разинутыми окровавленными ртами. Под ним было начертано одно только слово: «Баксбакуаланукссивэ».

– Фрэнсис Бэкон?[96] – пробормотала я, задавая этот вопрос скорее себе самой, чем своим спутникам.

– Бэкон рисовал людей и рычащих псов, – приглушенным голосом отозвалась Кроу. – Он никогда не изображал ничего подобного.

Джордж перевел луч света на другую стену – и на нас уставилось еще одно чудовище. Львиная грива, выпученные глаза, разинутая пасть готовится пожрать обезглавленного младенца, которого тварь сжимала в лапах.

– Это плохая копия одной из «черных картин» Гойи, – сказала Кроу. – Я видела ее в Мадриде, в музее Прадо.

Чем больше я узнавала шерифа округа Суэйн, тем сильней она меня впечатляла.

– Что это за урод? – спросил Джордж.

– Один из древнегреческих богов.

Третья фреска изображала плот с надувшимся парусом. Мертвые и умирающие люди валялись на палубе и свешивались с краев плота в море.

– Очаровательно, – пробормотал Джордж.

Кроу на сей раз ничего не сказала, и мы перешли к четвертой, каменной стене.

Дверь крепилась на черных чугунных петлях, которые были ввинчены в камень и зацементированы. Обрывок цепи соединял округлую ручку из кованого чугуна с вертикальным стальным штырем, примыкавшим к раме. Замок блестел как новенький, и на граните были заметны свежие царапины.

– Его повесили недавно.

– Отойдите, – приказала Кроу.

Мы отступили – и лучи наших фонариков, разойдясь шире, высветили надпись, высеченную в камне над притолокой. Я провела по ней лучом света.

«Fay ce que voudras».

– Французский? – спросила Кроу, засовывая свой фонарик за пояс.

– Думаю, средневековый…

– Узнаете горгулий?

По углам притолоки красовались две фигуры. Под мужской было написано «Гарпократ», под женской – «Ангерона»[97].

– Нечто египетское.

Пистолет в руке шерифа выпалил дважды, в воздухе запахло порохом. Кроу шагнула вперед, дернула как следует – и цепь соскользнула. Засов поднялся без малейших усилий.

Она ухватилась за дверную ручку, дверь распахнулась наружу. Волны стылого воздуха хлынули на нас: повеяло темными норами, извечно слепыми тварями и бесконечными веками под землей.