– Ладно, – согласилась секретарша, поправляя грудь так, чтобы младенец поглубже захватил черный сосок. – Я вижу, что с вами каши не сваришь.

– Именно. Мы такие. Где сядешь, там и слезешь; плюнь в глаза – Божья роса… В общем, не съешь, а выплюнешь.

– А буква «М» на входе, – прервала дотошная Лидка эскападу своего кавалера, – это ведь от мужского туалета?..

– Значит, она опять перевернулась! – расстроилась кормящая мать. – Я сейчас не могу пойти… А вы, когда будете уходить, переверните букву наоборот.

– И что тогда случится? – поинтересовался Белецкий.

– А вы сами догадаетесь, – ушла секретарша от ответа. – Значит, что передать экзекутору? Как звать-то вас?

– Скажите, здесь были те, кому жизнь по барабану, – пробормотал хирург.

– Скажите, что была чета Дериглазовых, – Лидка взяла Рудольфа Валентиновича под руку.

– Это она Дериглазова, а я нет. – И Белецкий вырвался из-под ее крепкого локтя.

Они вышли в мигающий предбанник с детской верой в сердце, что странная ситуация наконец-то разрешена. Там же темпераментная Лидка закатила хирургу звонкую пощечину:

– Это тебе за Мазоха. А это за де Сада!.. – И в довершение она хлопнула любовника по заднице.

Раздался глухой звук, напоминающий тот, с которым падают вниз лопнувшие штаны.

Рудик вытер подбородок несвежим платком, потому что от пощечины у него из носа потекли сопли.

Не сказав ни слова, он пошел на улицу и посмотрел на букву «М», прибитую к двери сомнительного офиса. Взялся рукой за металлический квадратик и перевернул его вверх ногами…

– В самом деле… – пробормотал он. – Вот черт.

Перед ними вместо «М» оказалась “W”.

– И что это такое? – не поняла Лидка.

– “Welcome”, значит, – объяснил просвещенный врач. – А может быть, и не “Welcome”…

На улице была египетская тьма.

– …Я думаю, после нашего визита всё прекратится, – успокоил Лидку Белецкий, когда они подходили к ее дому.

– Что всё? – не поняла она.

– Эволюция видов, движение Земли, всемирное тяготение… А твой всё копает… – заметил Рудольф Валентинович, имея в виду Игоря.

Землекоп в темноте был похож на привидение. Его спину освещал фонарь на доме, пот катился градом, рубашка прилипала к телу, а он всё рыл и рыл, рыл и рыл… Грядка получалась высокой, гигантской – сродни братской могиле. Веселые звезды, перемигиваясь, смотрели с высоты на Игоря, а Бог не смотрел, потому что у него были другие дела.

– Это что, для коллективного захоронения? – спросил Рудик беспечным тоном счастливого человека.

– Да пусть себе роет, чего привязался? – махнула рукой Лидка.

– Не спорю. Он может рыть. Но сперва пусть объяснит, кого он хочет здесь похоронить?

Рудольф Валентинович в одно мгновение сделался липким, сладким и гадким. Эта липкость была не снаружи, она была внутри, от нее сердце прилеплялось к ребрам, а желудок поднимался к мозгам. Впрочем, для подобного феномена нашлись объективные основания: Рудик почувствовал нечто вроде ревности. Любить он не умел, но ревновал тем не менее всегда, потому что знал себе цену и его задевало, когда эту цену не знали другие.

– Да отвяжись ты, – отрезал довольно внятно Игорек, работая лопатой, как снегоуборочная машина.