– Хочешь?

Лидка отрицательно покачала головой.

– Не всем, а только тем, кто залетит по неосторожности… Считайте циклы, – прикрикнул он грозно. – Сколько раз говорить? Считайте циклы, считайте циклы… – нервно дернул кольцо, и банка прорвалась, вылив желтую жижу на пол ординаторской.

– А знаешь, как называется рачок в нашем озере, – пробормотал он, пытаясь справиться с раздражением, – который издает этот скверный запах?.. Артемия салина, – он отряхнул со своих рук капельки пива. – Это ведь чистая поэзия, не правда ли? Какой-нибудь античный Вергилий. Торквато Тассо… Артемия салина… Рачок с большой концентрацией белка Артемия салина… – промычал он сам себе под нос. – Артемия салина… Прекрасная Артемия салина…

Она побросала в сумку все свои вещи: косметичку, недопитую бутылку «коки», тапочки, прорванные на большом пальце, видавший виды кипятильник, распечатанный стаканчик вечно свежего йогурта, зачерствевший пирожок с капустой из местной столовой. Увидела на белой стене случайного паучка. Машинально хотела его раздавить, уже и палец поднесла, но неожиданно одумалась.

Вышла в пустой коридор. Ее никто не провожал и не встречал. Даже вахтер, сидевший внизу в суровой форме бойца спецназа, ничем не выдал своего восторга от ее независимой походки совершенно свободного человека, потому что спал с открытыми глазами, вяло подсчитывая в уме, что он сможет купить на обещанную прибавку к пенсии – несколько кусков мыла «72 процента», которые он высушивал до красноты в чулане садового домика, две пачки «Геркулеса», несколько коробок спичек, а еще дать дочери взаймы, которая всегда нуждалась в деньгах вне зависимости от того, были ли у нее деньги или нет…

Во дворе больницы стоял запыленный грузовик, в который двое рабочих забрасывали с земли черные целлофановые пакеты.

Они шмякались о днище с каким-то странным звуком, мягко, деликатно, будто их набили тяжелой ватой.

Лидка, как зачарованная, остановилась у грузовика, наблюдая за лихим полетом черных мешков. Ей показалась, что на одном из них она заметила пятна крови.

– Куда везете, мужички?.. – крикнула она сорванным голосом, который выдавал ее лихость и неуязвимость к перипетиям быстротекущей жизни.

– А ты кто такая? – спросили ее.

– Я – мама-жесть, – почему-то сказала парикмахерша.

– Куда-куда… Да на свалку везем, – ответил ей один из рабочих.

– Живое мясо – и на свалку? – ахнула Лидка.

– Какое ж оно живое? Мертвое мясо вроде говядины, – рассудительно ответил ей рабочий. – Но есть отличие. Человечина слегка сластит. Только тебе это не интересно. Потому что ты – мама-жесть.

– Да, – согласилась она. – Я злая. И спрашиваю: почему человечину вы не зароете?

– А собаки? Сколько у нас в городе бродячих собак, знаешь?

– Много, – ответила парикмахерша наобум.

– То-то и оно. Собаки должны что-то жрать?

Она поглядела в лицо рабочего. Это было лицо степняка – загорелое, широкоскулое, с коротким, чуть вздернутым носом.

Обида подкатила к горлу и начала душить внезапными слезами. Жесть покрылась дождем и стала напоминать обыкновенную мочалку.

– Ты моего мертвого ребеночка собакам?! А-а!