– Это не только мы слышали. Все подтвердят, – добавил Маркин, обретая смелость.

– Все было не так. Я не угрожал, я наоборот, предупредил его, чтобы он туда не ходил, что это опасно, – тщетно пытался объяснить Олег.

– Интересный у тебя способ предупреждения. Откуда же тебе стало известно, что на Земского нападут? Ты же утверждаешь, будто не знаком с избившими его подонками?

– Это было вроде предвидения, – сказал Олег и в растерянности замолк.

Он понимал, что его попытки доказать собственную правоту звучат абсурдно. Правда выглядела невообразимее, чем ложь.

– Перестань врать! Тоже мне Нострадамус доморощенный, – с возмущением воскликнул директор, впечатав свои слова кулаком в стол.

В Олеге клокотала обида. Неужели все считали, что он способен на подлость? Ни у кого даже не возникло сомнения. Загнанный в угол, балансируя на грани отчаяния от своего бессилия что-либо доказать, он с вызовом посмотрел в глаза директору.

Радужки вдруг стали съеживаться, отступать перед черной бездной зрачка. Перед глазами у Олега потемнело, а потом возник голубой свет, будто день приходил на смену ночи. Чернота расступилась, и Олег устремился в эту голубизну, как в колодец.

Сквозь голубую пелену просачивались звуки.

Шум воды, текущей из крана. Женский голос.

«Я устала. Дай мне отдохнуть. Поговорим после».

В нем вскипает злость. Ему хочется ударить ее по смазливой физиономии за все зло, которое она ему причиняет. Она же просто издевается над ним. Таскается по ночам неизвестно где, и даже не пытается соблюсти приличия и как-то объяснить свое отсутствие дома. Если бы она хотя бы что-то говорила в свое оправдание, чтобы он мог делать вид, что верит. Но она нарочно унижает его и смеется над ним. У него чешутся руки дать ей пощечину, чтобы рот, накрашенный карминово-красной помадой, исказился в крике.

Его бьет дрожь от переполняющего его гнева, но он сдерживается. Он не может унизиться до того, чтобы ударить женщину. Его кулак со всей силы впечатывается в стену.

Директор в задумчивости потирал виски, как иногда делают, чтобы прогнать головную боль. У парня, стоящего перед ним был какой-то отрешенный, отсутствующий взгляд. Глядя в его пустые глаза, Семен Маркович чувствовал себя не в своей тарелке, точно из него вытянули мысли, которые он глубоко прятал от других. Ощущение было отвратительным, словно стоишь в публичном месте голый, и нечем прикрыть наготу от глазеющей толпы. Он никогда не испытывал ничего подобного. Неужели мальчишка обладает даром телепатии? Не может быть. Это просто расшалившиеся нервы и усталость от ежедневных скандалов, думал он, тщетно пытаясь развеять муторный осадок.

Наваждение прошло, выпустив Олега в реальный мир. Как прежде после видений он ощущал слабость и легкую тошноту. Лоб покрыли бисерины пота.

«Он тоже это почувствовал», – понял Олег, глядя на директора.

Значит, ясновидение – не игра воображения. Он не знал, радоваться этому открытию или печалиться. Копаться в чужих мыслях оказалось страшно. В тот миг, когда он выпадал из реальности, и между ним и другим человеком устанавливалась незримая связь, в Олеге словно открывался шлюз, через который бешеным, неуправляемым потоком врывались чужие обиды, злость, ненависть, разочарование. В третий раз он столкнулся с тем, что его окружают люди-маски. Он никогда бы не подумал, что деспотичный, самоуверенный директор может страдать оттого, что находится под каблуком у жены.