Так оно и оказалось.
Когда ступа доставила хозяйку и гостей (все трое уместились в ней с трудом, да и летела она медленно), Ягойой стукнула длинной клюкой — вместо веника — о землю, скрипуче выкрикнула какое-то слово, и более светлая часть стены просто исчезла, будто испарилась, открывая дверной проем.
— Проходите, гости жданные, — проговорила старуха хриплым басом. — Не чаяла встретить сынка Посланника, да еще такого милого.
Ростислав внимательно посмотрел на Ягойой. С виду она казалась суровой, у нее было коричневое морщинистое лицо, мохнатые седые брови, крючковатый нос, светлые до белизны глаза и горб, и она здорово походила на старика Праселка, встретившегося путешественникам на Хаббарде.
— Что разглядываешь? — усмехнулась старуха. — Кромешников не видывал?
— Видывал, — усмехнулся в ответ Ростислав, сжимаясь под ее острым взглядом и отражая укол в голову; чуть позже он понял, что впервые самостоятельно отразил гипноатаку хаббардианки. — Привет вам от Вуккуба и бабы Домны.
— Я так и скумекала, что вы были у них. Весточка мне пришла — жди гостей, а каких — неведомо. Думалось, не сам ли Седьмой заявится? АН нет, сыночек его пожаловал.
— Как вы догадались, что это сын Сухова… э-э, прежнего Посланника? — полюбопытствовал Ростислав.
— У него на лбу написано, — хитро сузила глаза Ягойой. — Не стойте на пороге, проходите в горницу, никто вас здесь не тронет. Старик-домовик давно преставился, так что одна я последние деньки коротаю.
Внутри изба хаббардианской Бабы Яги оказалась маленькой, стиснутая гигантской русской печью, огромным дубовым столом, такими же несоразмерно большими лавками и сундуком-великаном. Кроме этого, в горнице располагалась лежанка величиной с двуспальную кровать, с горой подушек, сундук поменьше, окованный железными полосами, деревянный шкаф для посуды, бадья с водой, лохань и столец — огромное деревянное кресло с резной спинкой и ножками в виде медвежьих лап. Как в этой тесноте передвигалась хозяйка, было непонятно. Во всяком случае, гости с великим трудом пролезли между шкафом и креслом, чтобы сесть за стол.
Старуха поняла их невысказанные чувства, проворчала, расставляя по столу посуду:
— Раньше изба была большая, просторная, да теперича времена вывернулись наизнанку, сил нету держать такие хоромы. Скоро все совсем схизнет, сожмется, и мать-земля заберет избу. Да и меня следом.
— Вам еще жить и жить, — покачал головой Ростислав.
— Спасибо на добром слове, — усмехнулась старуха. — Да не от меня зависит — жить или не жить. Я и так две жизни тут просидела, все ждала… — Она осеклась, метнула на осоловевшего Будимира острый взгляд, загремела горшками в печи.
Ростислав подождал продолжения, хотел было спросить: что или кого не дождалась старуха, но не решился. Вполне могло быть, что речь шла об освобождении от заклятия Семерых.
Он еще раз оглядел горницу, отмечая, что в ней светло, как днем, хотя ни свеч, ни лучин, ни электрических светильников изба не имела. Казалось, светится сам воздух: над столом ярче, в углах — темнее.
— Мовницу истопить? — предложила хозяйка. — Помоетесь с дороги, полегчает.