В прошлый приезд она отчитала меня за то, что планки моих жалюзи наклонены вверх, а не вниз. Это стало соломинкой, сломавшей спину верблюду. Я выдала ей все, что давным-давно хотела, только никак не получалось, а она сказала, что у нее такое же чувство, а я сказала, что это чушь, и спросила, как это понимать, а она сказала: ну, мам, я у тебя всегда то полновата, то слишком худая, то с неподходящим мужчиной, то разошлась с подходящим, то волосы надо подобрать или отпустить, то у меня слишком много выходных, то я кухню не в тот цвет выкрасила. Она попала в больное место, действительно, водится за мной такое, но я решила докопаться до корней, так что не отступила, а сказала: Джоанна, это все потому, что я о тебе забочусь, потому что люблю тебя, а она спросила: это ты от большой любви выговариваешь мне, что я толстая? А я ей: ну я же знаю, какой счастливой ты становишься, когда сбрасываешь лишний вес, вот и намекаю деликатно. А Джоанна: мол, может, она прекрасно знает, что у нее лишний вес, и становится несчастной, когда мама указывает на то, что и так известно? И это тоже было верно. Тогда я говорю: просто я так редко тебя вижу, что приходится высказывать все сразу, а она: так вот о чем речь? Я слишком редко тебя навещаю? К тому времени мы так далеко зашли, что уже не видели выхода. Я сказала, что люблю ее всякой, а она сказала, что, конечно, я люблю ее всякой, у меня культурная прошивка на безусловную любовь, но иногда ей хочется мне еще и просто нравиться. А я говорю: милая, да ты же мне нравишься, это я тебе не нравлюсь, моя жизнь для тебя тесна, я напоминаю тебе о том, сколько всего тебе пришлось переменить, чтобы достичь успеха, а она: о, так я, значит, неудачница? А я сказала: нет, ничего подобного, я очень горжусь тобой, и она посмотрела на меня и сказала, что тоже мной гордится, а я спросила почему, а она: потому что я добрая, мудрая и храбрая, тогда я сказала, что она умная, красивая и добилась того, что мне было не по силам, и после мы обнялись, и я сказала, что люблю ее, а она — что тоже меня любит. Мы утерли глаза и попудрились, потом она подтянула шнурок у жалюзи так, чтобы планки наклонились вниз, и пошла налить мне чашечку чаю.
Хорошо все-таки, что у меня дочка, а не сын. Ее я, по крайней мере, понимаю.
Так вот, сегодня мы познакомились с подружкой Криса. Вы не поверите, она — мама Донны! Красивая, как и следовало ожидать, работает учительницей в школе, и сейчас у нее каникулы. Я полна надежд, но ведь я романтик и вечно полна надежд. Так жить гораздо приятнее.
Мы говорили о смерти Дугласа и Поппи. Донна согласна с Элизабет. Абсолютно ли мы уверены в том, что тот труп принадлежал Дугласу? В смысле я была там, видела его и готова присягнуть, что это его труп, но вопрос интересный. К сожалению, с ответом придется подождать до другого раза, потому что в тот момент в мою дверь позвонили — приехала мама Поппи, Шивон.
Она была в Годалминге, опознавала тело Поппи. Право, страшно подумать. Она пробыла там два дня, разговаривала с директором похоронного бюро, и с отделом кадров, и с адвокатами; все это так сложно. Они собирались отвезти ее домой, но она попросилась сюда. Думаю, это потому, что Поппи дала мне ее номер, и она поняла, как Поппи нам доверяла. А ей, наверное, хотелось поговорить хоть с кем-то из тех, кому Поппи доверяла. Она имела дело со Сью Рирдон и Лэнсом Джеймсом, и, может быть, они не на все ее вопросы ответили. Или она не поверила их ответам.