Ничто так не будоражит полицию, как убийство одного из её членов. И не играет роли, что мэр придёт на похороны Галлахера и что тысячи чикагцев пожертвуют деньги в фонд помощи его вдове. Единственный результат, который удовлетворит полицейских, — это шкура убийцы их коллеги. Когда погибает полисмен, на улицах становится жарко. Полицейские прекращают все поблажки и всеми силами наваливаются на игорный и наркобизнес, на притоны и сводников, пока вся эта уличная шпана не превращается в компанию осведомителей. Убийство полицейского очень вредит их бизнесу — как правило. Но на этот раз, хотя атмосфера раскалилась уже до предела, никто все ещё не проронил ни слова.

— Просто не верится, — сказал Ридзик. — Они словно в воздухе растворились. Машина, комуняка, и вся эта компания.

— Кроме одного, — произнёс Стоббз чуть ли не с восторгом. Он показал пальцем в сторону операционной. — И как поживает этот дерьмоголовый?

— Нормально, если не считать дырки в груди. Когда вы осчастливите нас своим очередным красочным отчётом, Арт?

Ридзик с трудом сдержал злость. Прикончили его друга, а Стоббз требует отчёта.

— Как только доберусь до машинки, лейтенант.

— Может, вкратце расскажете мне? Ридзик пожал плечами. Ему уже приходилось делать это с дюжину раз.

— Это скорее вопрос баллистики. Когда кто-нибудь серьёзно пытается пристрелить тебя, то об отчётах как-то не думаешь, — он перенёс вес тела с одной ноги на другую, словно нервничая, горя желанием поскорее выбраться на улицу и дать кому-нибудь в задницу. — Хотя, должен сказать, мне показалось, что эти чёрные хмыри — те же Бритоголовые, которых мы сцапали позавчера. Я конечно понимаю, что это идиотизм. То есть, если уж у кого и есть алиби, так это именно у тех ребят, верно?

Стоббз покачал головой.

— Их отпустили.

— Что?!

— Их отпустили вчера утром. Арест без законных предписаний.

— Погодите, погодите, погодите. А как же тот с револьвером? Может, я ошибаюсь, но помнится, как раз стрелять в людей незаконно, с предписаниями или без.

Стоббз печально покачал головой. Есть одна вещь, с которой даже ему и Ридзику придётся согласиться.

— Без законных предписаний мы не могли — не должны были — оказаться там. А если бы нас там не было, то и этот дерьмюк не смог бы в нас стрелять.

— Ну а если б он кого-нибудь убил? Вы считаете, что его следовало бы освободить, если бы он пришил вас или меня, или…

— Спорьте с судьёй. Арт, не со мной.

— Вот сукин сын.

— Хотите услышать одну странную штуку?

— Ещё более странную, чем та, что вы мне рассказали? — саркастично спросил Ридзик.

— Тот, которого вы подстрелили…

— Ну?

— Угадайте, откуда он.

— Вы что, шутите? Ещё один?

— Абсолютно верно. Из России. Можете поверить? Ещё один. Да их тут, наверно, полон город.

— А сегодня прилетела ещё парочка, по крайней мере Доннелли мне так сказал.

Глаза Стоббза подозрительно сощурились:

— Кто? Что за парочка? Опять бандиты?

— Это уж зависит от того, с какой стороны посмотреть.

Это были дипломаты, прибывшие из советского посольства в Вашингтоне. И это были первые люди, которым было позволено поговорить с Данко. Разговор вёл старший из них, Григорий Муссорский. Это был стройный, европеизированный человек, умеющий держать себя в руках и умудрённый опытом общения с американцами. Его шеф, Дмитрий Степанович, больше походил на тот тип советского бюрократа, с которыми привык иметь дело Данко: суровый, с каменной физиономией, облачённый в мешковатый серый костюм.