С лестницы донеслись шаги, и я быстро пихнула карточку в коробку.
— Кто внизу?
— Это всего лишь я, миссис Голдман.
— Что это ты делаешь в темном подвале, либхен?
— Ничего.
Она помолчала. Потом говорит:
— Я понимаю.
Она остановилась на площадке.
— Когда ты закончишь с этим «ничего», подойди к задней двери, пожалуйста. Я хотела угостить тебя кое-чем.
Вот так так… Не знаю, что на меня нашло. Слезные канальцы пригодились, да еще как. Закончив, я вытерла щеки грязной белой блузкой, лежавшей на стиралке, и сунула обувную коробку назад, в потайную дыру. А потом поднялась по ступенькам и нашла у двери миссис Голдман зеленую стеклянную тарелку. Шесть сахарных печенюшек и холодное, свежее молоко в прозрачной чашке, как мама давала.
Я отнесла печенье и молоко к скамейке во дворе, рассматривала украшенный к Четвертому июля велик сестры и думала про фотографию со счастливой улыбчивой мамой и про то, какая же замечательная миссис Голдман, даже если она не обязана творить добро (тем более после всего зла, которое причинили ей нацисты). И пусть даже в последнее время мне не особо везет, этот велик, и та фотография, и наша хозяйка вселили в меня такую благодарность, что я соединила ладони, склонила голову и сделала то, чему научил меня папа. Я поблагодарила всемогущего Бога за его благословение. И особенно — за те потрясающие, потрясающие золотистые печенюшки, которыми я набила рот, не оставив ни единой крошечки Тру.
Глава 17
Вилли О’Хара нравился Тру, хоть он собирал марки и вечно приставал ко всем, выклянчивая ненужные конверты. Это увлечение я считала глупостью, но Вилли же не виноват. Мама у него художница, отчего и сам Вилли вышел чуточку странным. Миссис О’Хара мастерила всякие штуки из глины. «Бюсты», называл их Вилли. А я точно знаю, что это вранье, ведь «бюст» — это то же самое, что «сиськи». Вилли, наверное, придумал это, чтобы рассмешить Тру, и я не могу его винить. Смех у моей сестры звучит как мелодия «Собачий вальс», которую она умеет играть на пианино, услышишь такой смех — и сразу радуешься.
Вилли толстоват, но уверяет, что у него просто «широкая кость», да и говорит он забавно. Так звучит «бруклинский акцент», объяснила мне Тру. Вилли переехал в наш квартал из Нью-Йорка прошлым летом, спустя месяц после нас, потому что отец Вилли сбежал от них со своей блондинкой-секретаршей, а в здешних краях у его мамы жили родственники, которые помогали им чем могли, пока миссис О’Хара не встанет на ноги. Хотя, похоже, уже встала: недавно миссис О’Хара зачастила в ночные клубы с офицером Риорданом, и Быстрюга Сьюзи считает, они скоро поженятся.
Фонари уже зажглись, так что все мы сидели на крыльце О’Хара, готовясь сыграть в «Красный свет, зеленый свет, привидений нет как нет». Я тогда знать не знала, что в следующий раз поиграем мы очень не скоро.
Вилли объявил:
— Сегодня у красных лодок нашли мертвую Сару Хейнеманн, и мама говорит, она очень рада, что я не девочка, потому что вряд ли смогла бы жить без меня.
Мы притихли, но потом Тру спросила, облизнув губы:
— А что, ее убили и снасиловали, как и Джуни?