Никогда прежде Тамерлану не доводилось видеть столь мощную крепость. Всякому, имеющему глаза, было видно, что нет смысла идти на штурм этой неприступной твердыни.

— Лишь безумец или ангел небесный с пламенеющим мечом решится пойти на приступ таких стен, — цокнул языком один из военачальников Тамерлана.

— Воистину твои слова разумны, — милостиво согласился Железный Хромец. — Недаром же наш славный друг, султан Баязид, простоял здесь без толку два года.

— И еще бы простоял, когда бы не мы.

— К чему поминать былое? — покачал головой Тамерлан. — Разве кому-то из вас не доводилось испить полынную горечь поражения? Вон, кстати, и наш друг Баязид, да будет славно имя его вовеки.

Баязид мчался верхом на тонконогом арабчаке, от нетерпения постоянно срывающимся в галоп. Вслед за султаном наметом шли янычары в белых шапках акберк, над которыми реяло знамя с алым мечом Али. Издали эту эмблему можно было принять за крест, когда б не раздвоенный клинок праведного халифа.

— Как видите, — указывая на приближающегося султана, сказал Тимур, — мой храбрый и верный Баязид вполне оправился от невзгод и вновь, во славу Аллаха, может гордо именоваться Молниеносным.

Между тем повелитель османов в считанные минуты сократил дистанцию и, подъехав к Тамерлану, приложил пальцы ко лбу и груди, приветствуя:

— Ассалам алейкум.

— Алейкум ассалам, — ответил Тимур с улыбкой. — Рад видеть тебя в добром здравии, слава Аллаху. Ты не лукавил, когда рассказывал мне о стенах Константинополя, — без перехода, едва завершив приветствие, продолжил Железный Хромец.

— Сердце мое открыто перед тобой.

— Теперь понятно, отчего ты простоял здесь столь долго. Взять эту крепость штурмом не сможет никто. Осада же, не сочти за обиду, и вовсе глупость. Покуда нет средства прекратить доставку продовольствия и снаряжения по морю, осаждать Константинополь — все равно что осаждать Луну.

— До недавних пор я тоже думал так и сокрушался, что не знаю средства, дабы одолеть моих врагов. Но теперь Аллах услышал мои слова. Я и пред самим Иблисом, врагом рода человеческого, порази Господь его молниями в главу и чрево, поклянусь что нет на земле стен, которые бы устояли пред моим доблестным другом Тимуром!

— И братом, славнейший Баязид. Ибо все мусульмане — братья.

— Ну конечно, как может быть иначе! Моим храбрым старшим братом. Я настолько уверен, что Константинополю не устоять, что хочу предложить тебе подумать и о следующем шаге. Зато время, которое понадобится тебе, чтобы захватить столицу ромеев, я с войском отправлюсь к Дунаю, приведу к покорности изменников-сербов и приготовлю все для нашего дальнейшего похода.

— Твои речи, как всегда, образец высокого ума, Баязид. Но расставание с тобой наполнит душу мою стенанием и глаза слезами. Я верю, что Создатель предаст нам эту землю в руки столь же щедро, как прежде отдал все прочие царства. Погоди немного, праведный султан. Тем паче, — Тамерлан сделал паузу, — я слышал, что немалая часть войска, оставленная тобой блокировать Константинополь, услышав о досадной ссоре между нами, страшась неведомого, перешла на сторону гяуров. Теперь они в крепости. Уверен, брат мой Баязид, что, увидев наш душевный союз, они вернутся под твое знамя, и ты поведешь их к дунайским кручам, дабы свершить праведную месть изменникам-сербам.