— Может быть, они передумали как раз тогда, когда просыпались, — сказала она.

Появился Гамбрил Младший; его сопровождал звон стаканов и легкое постукивание фарфора. Он держал в руках поднос.

— Холодное мясо, — сказал он, — и салат, и кусок холодного яблочного пирога. Могло быть хуже.

Они придвинули стулья к рабочему столу мистера Гамб-рила Старшего, и там, среди писем и неоплаченных счетов и эскизов герцогских дворцов, они поели холодного мяса и яблочного пирога и выпили двухшиллингового vin ordinaire[142] этого дома. Гамбрил Старший — он уже поужинал — посматривал на них с балкона.

— Я рассказывал тебе, — сказал Гамбрил Младший, — что вчера вечером мы видели сына мистера Портьюза — пьяного в доску?

Гамбрил Старший воздел руки.

— Если бы ты знал, сколько несчастий причинил этот юный кретин!

— А что он сделал?

— Проиграл в карты не знаю сколько взятых взаймы денег. А у бедного Портьюза нет никаких сбережений — даже теперь. — Мистер Гамбрил покачал головой и принялся расчесывать и сучить бородку. — Это ужасный удар, но Портыоз, конечно, сохраняет невозмутимое спокойствие и твердость… Вот! — Гамбрил Старший прервал себя и поднял руку. — Слушайте!

На четырнадцати платанах скворцы вдруг проснулись.

Поднялся страшный галдеж, как во время бурного заседания итальянского парламента. Потом все смолкло. Гамбрил Старший слушал как зачарованный. Его лицо, когда он повернул его к свету, было одна сплошная улыбка. Его волосы растрепались, казалось, сами по себе, изнутри, так сказать; он откинул их со лба.

— Вы их слышали? — обратился он к миссис Вивиш. — Интересно, о чем они могут разговаривать в такой поздний час?

— А вы чувствовали, что они готовы проснуться? — осведомилась миссис Вивиш.

— Нет, — чистосердечно признался Гамбрил Старший.

— Когда мы кончим, — с набитым ртом говорил Гамбрил Младший, — ты обязательно покажешь Майре свой макет Лондона. Она будет в восторге — в нем не хватает только электрических подвижных реклам.

У его отца вдруг сделался очень смущенный вид.

— Не думаю, чтобы он мог очень заинтересовать миссис Вивиш, — сказал он.

— Что вы, мне очень интересно. Серьезно, — заявила она.

— Да, собственно говоря, его здесь нет. — Гамбрил Старший принялся ожесточенно дергать себя за бородку.

— Его здесь нет? Что же с ним случилось?

Гамбрил Старший не стал объяснять. Он попросту пропустил вопрос сына мимо ушей и снова заговорил о скворцах. Позднее, однако, когда Гамбрил и миссис Вивиш готовились уходить, старик отвел сына в сторону и зашептал объяснения.

— Мне не хотелось распространяться об этом перед чужими, — сказал он, как будто речь шла о незаконном ребенке прислуги или о починке ватерклозета. — Но дело в том, что я его продал. В музее Виктории и Альберта давно прослышали, что я делаю макет; они все время хотели его приобрести. И я отдал его им.

— Но почему? — удивленно спросил Гамбрил Младший. Он знал, с какой отеческой нежностью — нет, более чем отеческой: он был уверен, что отец больше привязан к своим макетам, чем к сыну, — с какой гордостью он смотрел на этих детей своего духа.