«Вот только этого мне не хватало, – устало подумала девушка. – Доигралась, дооткровенничалась. И зачем только я проболталась, к чему? Все вино, проклятое… На голодный-то желудок!»

Вслух же она сказала, постаравшись вложить в свои слова как можно больше нарочитого равнодушия:

– Ничего уже не исправить, Вадик. Ты и раньше – прости, конечно, – и раньше не оказывал большого влияния на мою жизнь, а теперь и подавно. Все будет по-моему, не по-твоему… Иди.

И хозяйка небрежно повернулась к своему гостю, подняла было руку, чтобы с привычной, чуть снисходительной нежностью провести по его волосам – обычно он покорно наклонял высокую голову, чтобы Даша смогла дотянуться до него, – и… застыла, изумленная тем выражением злобы и ненависти, которого никогда прежде не замечала на этом лице, светившемся когда-то лишь безграничной нежностью. Теперь перед ней стоял человек, в каждом движении которого сквозили опасные мужские инстинкты – упрямство, коварство, агрессия, – человек почти незнакомый, совсем непохожий на прежнего Вадика и бесконечно от нее далекий.

– По-твоему все-таки не будет, – процедил он сквозь зубы и, сжимая в руках пустой бокал, которым машинально поигрывал все это время, крутя его за высокую ножку, стремительно вышел из кухни. Девушка не успела сообразить, что произойдет дальше, но инстинктивное, какое-то животное чувство опасности сжало ее сердце ледяной рукой, и, всплеснув руками, ощущая непоправимое, она кинулась вслед за ним. Резкий звон застал ее как раз на пороге, и она успела заметить ужасную сцену, что разыгралась в этот момент в комнате: мужчина с перекошенным от ярости лицом… его выброшенная вперед рука… бокал – вернее, то, что мгновение назад было бокалом, – разлетающийся мириадами хрустальных обломков… и паутина мелких трещин, разбежавшаяся по любимому зеркалу…

Тишина, воцарившаяся после этого в маленькой квартирке, была столь глубокой и мертвой, столь неестественной для человеческого жилища, что Вадик, тупо смотревший на свои пустые руки и словно сомневающийся, он ли это совершил, долго не мог решиться взглянуть на Дашу. Когда наконец он повернулся, то увидел, что девушка стоит, низко наклонив голову и закрыв лицо ладонями, словно спрятавшись за судорожно переплетенными пальцами – будто, отгородившись так от мира, она могла отгородиться и от всего, что мучило ее: непонимания, насилия, безнадежности… И при взгляде на эту фигурку, изломанную и беспомощную, Вадик пожалел о том, что сделал, и о том, что впервые в отношениях с Дашей попытался силой разрубить узел, который можно было только долго, терпеливо распутывать.

– Даша! – тихонько окликнул он. – Я не хотел. Прости…

Вадим быстро подошел к девушке, осторожно обнял ее, отвел в сторону длинные волосы и хотел было погладить, приласкать ее – так, как всегда делал это, с безысходной простотой и дружеской нежностью. Но в этот момент Даша отняла ладони от лица; ее запавшие потемневшие глаза посмотрели на бывшего друга безжизненно и строго, и она промолвила, ясно выговаривая, точно печатая каждый звук: